Тайна бристольской церкви

[Jack Stapleton]

Фанфик написан прошлой осенью по идее и в соавторстве с  Le levrier noir. Идея и историческая основа - соавтора, детективная линия моя.
Фанфик посвящён судьбе мало у нас известного, но талантливого английского поэта Томаса Чаттертона.
Жанр: историческая фантазия
Предупреждение: возможно, наше видение некоторых персонажей и их мотивации не соответствует исторической правде. Но по сравнению с Дюма и Акуниным мы только поигрались.

ТАЙНА БРИСТОЛЬСКОЙ ЦЕРКВИ

- Так как вам нравятся уиппеты, доктор? - спросил Дэвид Фолкнер.
О чём бы не заводил беседу этот крупный седой джентльмен с обветренным лицом и густыми бровями, рано или поздно она начинала вращаться вокруг той или иной породы собак. И было от чего - сквайр Фолкнер из Олдерли-мэнора славился по всей округе своей псарней, самой большой и прекрасно обустроенной в окрестностях Бристоля. Злые языки (а в английской провинции любая дама, которой Бог даровал речь, имеет все возможности учредить Школу злословия не хуже шеридановской) - злые языки поговаривали, что с собаками мистер Фолкнер чувствовал себя вольготнее, чем с представителями рода человеческого, видя именно среди первых родственную душу. Это, конечно, было преувеличением, ибо хозяин Олдерли вовсе не был анахоретом, а, напротив, часто вращался в свете, где слыл не только страстным собаководом, но и знатоком человеческой натуры. Одно, как читатель вскоре сам убедится, другому не мешало.
Человек, к которому сквайр обратился с вопросом, был его полной противоположностью. Доктору Герберту Уэсту уже минуло тридцать, но выглядел он моложе благодаря почти девической тонкости черт и выразительным иззелена-карим глазам. Лицо его под пудреным париком было бледно и носило на себе след напряжённой умственной работы.
- Они прекрасны, мистер Фолкнер, - ответил доктор, - но всё же я предпочитаю наших борзых и гончих. Или вы, по вашей излюбленной привычке, вздумали сравнить меня с одним из представителей этой породы?
- Ну что вы, друг мой, - усмехнулся Фолкнер. - Для уиппета вы слишком серьёзны. Не обижайтесь, но вас я упорно вижу каретной собакой.
- По-вашему, все люди на свете похожи на собак?
- Наверняка не скажу, но мне нередко случалось понять человека, увидев в нём черты собаки. Хотя, к сожалению, попадались мне люди, не заслуживающие такого сходства...
- А если взять человека совершенно незнакомого? - предположил Уэст. - Вот, например, что вы можете сказать об этом мальчике, который собирается перейти улицу? По-моему, он типичный спаниель. Этот крутой лоб, кудри с рыжеватым отливом, большие глаза...
- Браво! - воскликнул Фолкнер. - С точки зрения анатомии тут и добавить нечего. Но, признаюсь вам, что-то в его взгляде подсказывает мне, что мы совершили ошибку. В нём нет юношеской беззаботности спаниеля. Его что-то тяготит, но он всеми силами скрывает это. Я бы пока назвал его гордон-сеттером - умным, но упрямым и ранимым.
Юноша, бывший предметом их разговора - а вернее, действительно мальчик, поскольку ему на вид было не больше восемнадцати лет - тем временем вышел на мостовую. И в этот миг из-за поворота на бешеной скорости вылетел экипаж, запряжённый парой. Разогнав толпу возле лавки колониальных товаров и опрокинув тележку зеленщика, он мчался прямо на несчастного прохожего.
- Бог мой! - ужаснулся Уэст. - Он погиб!
Фолкнер одним прыжком выскочил на мостовую и, увлекая за собой юношу, упал вместе с ним наземь, чудом не попав под колёса. Кучер и не подумал остановиться, и экипаж с оглушительным грохотом понёсся дальше.
Уэст подбежал к ним.
- Надеюсь, вы не пострадали, сэр?
- Нисколько, - ответил юноша спокойно, но с той отчётливой резкостью в голосе, которая отличает людей гордых и независимых. - Благодарю вас, джентльмены, но мне пора.
Незнакомца трудно было назвать красавцем в античном стиле - широковатый нос и пухлые губы делали его моложе и не вписывались в идеал греческой статуи, но большие искренние серые глаза под длинными черными ресницами заставляли забыть о недостатках лица. Он стоял, тяжело дыша после пережитого, и сейчас Герберт заметил, что его рукав выпачкан кровью, а на костяшках пальцев другой руки заметны синяки и ссадины. Врачебное чутье не обмануло и на этот раз - осторожно взяв тоненькое запястье, доктор Уэст нащупал пульс и нахмурился.
- Мы отпустим вас, - проговорил он. - Но прежде вы как следует поужинаете с нами. Фолкнер, дружище, ты не в курсе, где поблизости можно отведать бекасов в винном соусе? После возвращения из Германии я отчаянно истосковался по ним и не представляю иначе доброй закуски.
- Помнится, в трактире "Белый бык" их ещё готовят, - кивнул Фолкнер, - к тому же по воскресным дням у них всегда подвоз. Да и вина там отличные. Не будем терять времени, друзья мои. Я угощаю!
На юношу это приглашение произвело странный эффект.
- Спасибо, джентльмены, но я не голоден, - твёрдо произнёс он. - Не поймите меня неправильно, я не хочу вас обидеть отказом, но я действительно очень спешу...
Он пошатнулся и с трудом удержался на ногах - для этого ему пришлось ухватиться за злополучную тележку зеленщика.
Доктор Уэст подошёл к юноше вплотную и строго посмотрел ему в глаза.
- Выслушайте меня, мистер...
- Томас Чаттертон, - лаконично представился юноша.
- Так вот, мистер Чаттертон, я говорю это не как случайный доброжелатель, а как врач. А приказы врача не обсуждаются. Если вы в ближайшее время не отведаете доброго куска дичи с крепким вином и йоркширским пудингом, вы рискуете окончить свои дни быстрее, чем вам кажется. Считайте, что мы со сквайром ведём вас в больницу для немедленного лечения. А теперь прошу!
Мистер Чаттертон поколебался и, опираясь на руку доктора, направился вместе с двумя друзьями в сторону "Белого быка".
Нет, не зря почтенный сквайр сравнил доктора с каретной собакой: в мистере Уэсте, как и во всяком порядочном пинчере, тут же проснулось любопытство. Юноша явно не был из тех развязных кокни, что предлагают свои услуги подержать коней у въезда в театр, да и на студента или ученика аптекаря он не походил рваным своим платьишком. Хотя... Герберт сквозь ресницы глянул на его кисть - явно непривычная к тяжелой работе, да еще и с пятнышком чернил между большим и указательным пальцами. Очевидно, их с Фолкнером ждет непростая ночь: мудрый сквайр любил подобные загадки, и зачастую его проницательность помогала спасти жизнь людям, разгадав хитрый замысел преступника.
Они шли сквозь промозглый, несмотря на август, вечер, последние лучи заходящего солнца едва пробивались сквозь густую облачную пелену, и доктору показалось, что это не просто так: и неожиданно промчавшийся экипаж, и едва не погибший под копытами коней Чаттертон, и их встреча... они были знакомы не более четверти часа, но юноша уже успел вызвать привязанность отнюдь не сентиментального хирурга, и дело было даже не в загадке, на которые был так падок почтенный сквайр.
Голод. Мальчишка просто-напросто довел себя до голодного истощения, и был слишком горд, чтобы признаться в этом. Да, согласно статистике, Лондон наводняли толпы голодных и бездомных, но на бродягу их новый знакомец похож не был. Ветхое свое платьишко он старался держать в чистоте, и карман жилета был заштопан неуклюжими мужскими стежками. В нем было некое достоинство, словно в юном породистом жеребчике, волею случая попавшем к извозчику-ломовику, но не сломленном. (Как мистер Фолкнер обожал собак, точно так же его давний приятель был страстным лошадником).

У Дэвида Фолкнера были причины отправиться именно в "Белый бык". Это достойное заведение принадлежало мистеру Прескотту, бывшему егерю из Олдерли-парка. Дожив до почтенного возраста и скопив достаточно денег, Прескотт перебрался в Лондон и основал там трактир, который славился на весь город блюдами из дичи, выбирать и готовить которую хозяин был великий мастер. Нечего и говорить, что Фолкнер и его друзья были здесь желанными гостями. Прескотт не только знал их вкусы и привычки, но и понимал, когда нужно отвадить от столика сквайра и доктора любопытных чужаков.
Увидев своих завсегдатаев в обществе едва стоящего на ногах юноши, достойнейший трактирщик мигом сообразил, что к чему. Вскоре был накрыт столик у жарко пылавшего камина, а перед гостями появились кружки подогретого вина с пряностями. За вином последовали бекасы в белом вине, овощи, сыр и пирог с телятиной.
Мистер Чаттертон ел очень деликатно, стараясь сдерживать свой голод, хотя еды на столе хватило бы на взвод драгун. (Что было и к лучшему, подумал про себя Уэст, после долгого поста нельзя наедаться сразу). Манеры его свидетельствовали о хорошем, пусть и не великосветском, воспитании.
Наконец он отодвинул тарелку, но Фолкнер решительно удержал его:
- Имейте в виду, мой юный друг, так просто я вас не отпущу. Не хочется брать на душу грех. Ведь экипаж, который чуть вас не переехал, появился явно неспроста, или я не Дэвид Фолкнер!
- Случайность, - хмуро и неуверенно ответил юноша.
- Может быть. Только я не верю в такие случайности. Ведь из тех зевак, что толпились возле колониальной лавки, не пострадал никто, хотя их было не меньше дюжины, а увидев вас, этот новоявленный Эномай и не подумал свернуть. Простите меня, мистер Чаттертон, но, боюсь, вам угрожает опасность посерьёзнее, нежели голод, и избавиться от неё будет куда труднее.
Доктор Уэст заметил опасливый огонек, вспыхнувший в выразительных глазах юноши. Конечно, карета могла быть и просто случайностью, в Лондоне возчики удивительно небрежны и кому, как не Герберту, вправлявшему вывихи и накладывавшему лубки на переломы несчастных жертв дурных кучеров, было это знать. Случалось даже, что экипажи с такой скоростью налетали друг на друга, что гибли и кучера, и лошади, но обычно за этим не было решительно никакого злого умысла, исключительно пара-тройка бутылок крепкого эля. Однако слова друга заставили его насторожиться и еще раз внимательно оглядеть Чаттертона. Кому мог помешать безобидный бедный юноша? Скорее всего, решил для себя хирург, снова берясь за вилку, ему просто не повезло очутиться не в том месте и не в то время. Это тоже бывает, особенно в сумерках, когда возница под хмельком, а расстояния обманчивы. Скорее всего, на сей раз Дэвид ошибся.
Но в одном Уэст был твердо согласен со своим другом: отпускать мальчика на ночь глядя ни в коем случае было нельзя. Помимо банального истощения, он мог еще пострадать от падения, а следовательно, нуждался в серьезном медицинском осмотре, и... взглянув на Чаттертона, доктор едва проглотил вставший в горле комок. Томас ел очень аккуратно, несмотря на сжигающий его внутренности голод, и было заметно, что человек этот, хотя и не аристократ, но принадлежит к интеллигентному сословию. Как этот мальчик оказался брошен в чрево Лондона и как очутился в таком плачевном положении - вот два вопроса, которые мучили Герберта сильнее всего, но он все же дождался, когда Томас поужинал и аккуратно вытер губы салфеткой.
- Как вы очутились в Лондоне, мистер Чаттертон?
- В Бристоле мне не на что было надеяться, - покачал головой юноша. - Я не смог бы вызволить из бедности мать и сестру.
"Так мы земляки!" - было первой, радостно-удивлённой, мыслью Фолкнера, но её тут же вытеснила другая: этот юноша борется с нищетой не ради себя, а ради семьи. В том кругу, где вращался сам сквайр, навряд ли нашлись бы сверстники Томаса, способные забывать о себе, стараясь помочь ближнему. Для них это не более чем пышные и занудные слова воскресной проповеди.
- Здесь, по крайней мере, редакторы платят мне, - продолжал Чаттертон. - Пусть это гроши, но всё же лучше холодного презрения.
- Так вы писатель? - догадался Уэст. ("Вот откуда чернильное пятно на руке! Но - он так молод!..")
- Вы, должно быть, читали политические памфлеты Децима?
- Я был их горячим поклонником, - без тени лукавства признался Фолкнер. - Чертовски жаль, что они перестали появляться.
- Они оказались не ко двору, - просто и сумрачно объяснил Томас.
- Значит, это вы! - Фолкнер наклонился через стол и пожал Чаттертону руку. Но юноша нахмурился:
- Простите, сэр, - в голосе послышались знакомые упрямые нотки, - я очень ценю вашу похвалу, и я рад, что вы не побрезговали мной под моим настоящим именем, но я слышал слишком много слов и видел слишком мало помощи.
Сердце доктора болезненно сжалось. Приехать за сотни миль, ради семьи, и наверняка, пересылать им последние гроши, доведя себя до голодного истощения... Мистеру Уэсту отчаянно хотелось помочь бедняге, но он не знал, что можно тут сделать, и как воспримет идею о помощи столь гордое сердечко, поэтому просто накрыл руку юноши своей и, набравшись храбрости, тихо сказал:
- Может быть, в моих силах будет вам помочь, друг мой? По крайней мере, вначале вам стоит поправиться и набраться сил. Нет-нет, - он удержал попытавшиеся рвануться горячие пальцы, - я не возьму с вас денег. Рекомендация Дэвида Фолкнера стоит для меня полновесных гиней.
Он смотрел на юношу, пытаясь мысленно его уговорить согласиться и принять помощь. Неожиданное знакомство Чаттертона с бристольским сквайром согрело душу врача; может быть, мальчик сможет стать ему другом, и они все вместе решат эту загадку, а главное - помогут ему выбраться из этой ужасающей бедности. Главное, чтобы Томас дал свое согласие, хотя... Уэст представлял, как ему непросто довериться после стольких надменных отказов в печатнях и издательствах. Просто - взять и довериться людям, которые хотят тебе добра, притушить колючие льдинки в глазах и принять помощь - как это иногда бывает непросто...
- Прошу вас, джентльмены... не утруждайте себя, - в последний раз попытался настоять на своём Чаттертон. - Я буду благодарен, если вы только проводите меня до Холборна. Я снимаю там... кхм... мансарду.
"Мансарду!" У Фолкнера под париком волосы встали дыбом. Знает он эти "мансарды" - довелось как-то в обременённой отцовскими долгами юности снимать нечто подобное в Оксфорде. Чердак как он есть, только что без летучих мышей. И в такое-то жильё собирается вернуться этот мальчик, который от ветра шатается? Да вернее пути к чахотке не сыскать!
- Нет уж, мой юный друг, - решительно сказал он, - позвольте и мне выступить в роли врача. Если вы не проведёте ближайшие несколько дней в хорошо протопленной комнате, я за последствия не ручаюсь. Нет-нет, я больше ничего не желаю слушать. У меня как раз есть свободная комната. Мистер Прескотт! Раздобудьте-ка нам экипаж.
То ли многодневное напряжение и голод, то ли, напротив, сытный ужин и крепкое вино, а, скорее всего, и то и другое утомило Томаса, и он не стал возражать. Откровенно говоря, уже в двуколке его кудрявая голова склонилась на грудь, и он задремал.
В двуколке было тесновато, и доктору пришлось разместиться на самом краешке сидения, рядом с Чаттертоном, который неосознанно привалился к нему. Осторожно коснувшись темных волос мальчика, мистер Уэст провел по ним пальцами и ласково погладил чистую, не знавшую еще бритвы, щеку. В этом подсознательном доверии было что-то трогательное, и Герберт неожиданно вспомнил пойманную в юности ласку. Тогда, в залитом светом оленьем парке, он накрыл зверька рукой, и тот тихо замер под ладонью, только сердечко билось часто-часто, да черные глазки-бусинки с мольбой смотрели на человека, такого громадного в сравнении с лесной зверюшкой. Начинающий врач тогда отпустил ласку, и с тех пор питал необоримое отвращение к охоте. Сколько бы его не уговаривали соседи, расписывая прелести скачки по осенним просторам, лай фоксхаундов в тумане и головокружительные прыжки через изгороди - Уэст неизменно отказывался участвовать в подобном.
Вот и сейчас, подумалось ему, что Томас похож на ту самую ласку: такой же маленький и беззащитный в огромном городе-Левиафане. Кому ты мог перейти дорогу, малыш? Возможно, кто-то посчитал твои памфлеты опасными? Или ты, сам того не ведая, упомянул в них о скелете в шкафу какого-нибудь важного семейства, готового на все, чтобы обелить свою репутацию? В чем же дело?
Мальчик пошевелился и тихо вздохнул, не просыпаясь, когда доктор шепотом решился задать вопрос своему приятелю.
- Так ты думаешь, это не было случайностью? Поверь, мне приходилось видеть многие происшествия на дорогах Лондона, вызванные не более чем разгильдяйством возниц, но здесь... вся сцена заняла минуты полторы, неужели ты успел заметить нечто настораживающее?
- Считай это собачьим чутьём, если хочешь, - задумчиво ответил Фолкнер, - потому что я и сам не взялся бы растолковать свою догадку господам присяжным. Но в ту минуту, когда я падал с нашим новым другом на мостовую, я успел разглядеть лицо возницы - правда, только его нижнюю часть. Ты бы видел, как перекосился его рот! Как будто он проклинает себя, что уже не может развернуть карету в нашу сторону.
- Ах, вот оно что... - при мысли о том, что оправдались его самые страшные подозрения, Уэст содрогнулся. - Но если так... за Чаттертоном наверняка следили. И что ещё хуже - они могут повторить попытку!
- Могут, - кивнул Фолкнер. - Вот поэтому мы и едем не в Холборн, а в мой лондонский дом.

Дэвид Фолкнер был вдовцом. Сыновья его давно разъехались по свету, и особняк сквайра на Риджент-стрит превратился в типичное холостяцкое гнездо, где царили книги и латы, семейные портреты и старые вина. Управлял хозяйством дворецкий Мэндерс, деликатный и бесшумный, как фамильное привидение.
Когда экипаж остановился перед воротами, ещё не запертыми на ночь, Чаттертон проснулся. Как часто бывает при пробуждении, его начала бить дрожь. Фолкнер набросил ему на плечи свой плащ и постучал в дверь бронзовым молотком в виде медвежьей головы. На стук немедленно явился Мэндерс, держа в руке светильник.
- Скорее растопите камин в зелёной комнате, - приказал сквайр. - Моему гостю нездоровится. Возможно, он проведёт здесь несколько дней.
Мэндерс взглянул на хрупкую фигурку в хозяйском плаще, сочувственно покачал головой и удалился.
- Да, оставаться в Холборне было бы неразумно, - признал доктор. - Те, кому нужен Томас, могли без труда вычислить его, гхм-м, обиталище и взять на карандаш. Но все же, Фолкнер, чего ради им понадобился бедный мальчик? Ведь, как я понимаю ситуацию, дело пахнет ничуть не меньшим, чем убийство.
Тут ему пришлось замолчать, потому что мальчик с недоумением огляделся; заметив большой господский дом, с приветливым светом из окон, он на миг испуганно сжался, но тут же гордо вскинул голову. Гордость явно боролась со страхом, и сумела пересилить его, когда сквайр, спустившись на мостовую, сделал приглашающий жест и набросил на узкие плечи юноши свой плащ. Герберт вздохнул, последним покинув двуколку - вечер выдался тихим, безмятежно теплым, и даже туман чуть развеялся, позволяя первым звездочкам робко глянуть на город; сейчас так не хотелось верить в коварных преследователей, покушения и угрозу, нависшую над темноволосым мальчиком. Похоже, сейчас Чаттертон по-настоящему ощутил, что ему не хотят зла, и в глубине серых глаз забрезжило робкое доверие.
Доктор Уэст внимательно осмотрел комнату, подготовленную для Чаттертона, и остался доволен: здесь было не только тепло и уютно, но и безопасно. Даже окна с прочными ставнями выходили не на улицу, а в палисадник, и под ними не было высоких деревьев, по ветвям которых убийца в принципе мог бы проникнуть в комнату.
Мэндерс положил в постель грелку и с поклоном удалился.
- Сейчас, мой юный друг, вам прежде всего надо выспаться, - сказал он Чаттертону. Но юноша с затаённым восхищением разглядывал книжную полку над кроватью. Когда-то на ней собрал свои любимые книги младший сын Фолкнера. Вкусы юноши отличались разнообразием: были тут и "История Великого восстания", и "Том Джонс", и "Потерянный рай". Крайними в ряду несколько неожиданно стояли томики новомодного готического романа "Замок Отранто". Увидев на корешке название книги, Томас поморщился и отвёл глаза.
- Вам не нравятся готические романы? - предположил Уэст. Он чуть было не сказал "тоже", потому что и сам не жаловал пресловутые истории "ужасов и тайн". Благо и того, и, как выяснилось, другого с избытком хватало в реальной жизни.
- Легко упрекать других в том, чем занимаешься сам, - резко ответил юноша.
Томас снял верхнюю одежду, и, стесняясь потрепанного белья, быстро залез под одеяло. Болела каждая косточка, саднили костяшки правой руки и трудно было дышать, но, несмотря на это, сон не шел к юноше. Воспоминания... они были слишком яркими: грызущая боль в животе, медленно падающие корзины с луком и горохом, опененные пасти лошадей и цокот копыт. И - мертвящее ощущение собственной беспомощности перед этой хрипло ржущей массой, некая зачарованность... которую грубо разрушил мистер Фолкнер, упав на него. Взгляд Чаттертона невольно обратился к сверкающим золотом корешкам дорогих изданий - видно, счастливый был сын у почтенного сквайра... к самому Томасу книги попадали с букинистических развалов "за полпенни", истрепанные, с истершимися названиями и зачастую без страниц.
- В чем дело, мистер Чаттертон? - очень мягко спросил его доктор, присев на край кровати и взяв руку юноши в свои. Он сам одно время пытался читать "Замок Отранто", но напыщенный стиль и неестественность хода событий помешали ему серьезнее увлечься книгой. "Честное слово, - как говорил Герберт своему другу, - в опиумных грезах куда больше логики и красоты". Но что могло вызвать неприязнь к этой книге у Томаса? Может быть, неприятные воспоминания, связанные с ее чтением? В своих выводах мистер Уэст затруднялся, поэтому лишь мягко пожал рук юноши и внимательно взглянул ему в глаза, как старому знакомому. Тоненькая ниточка, протянувшаяся от доктора к юноше, окрепла, теперь Герберт понимал, что Чаттертон, сам того не зная, вошел в его жизнь, изменив ее.
- Вам не по душе новомодная литература? - повторил он.
- Мне не по душе люди, которые обманывают и обвиняют в обмане других, - серьёзно повторил Томас.
Доктор попытался перебрать в памяти героев "Отранто" (не без труда, поскольку бросил книгу на середине): граф? сын графа? кто там ещё был? - пока его вдруг не осенило: юноша говорит вовсе не о книге.
- Вы имели знакомство с мистером Уолполом? - предположил он и неожиданно понял, что попал в точку: глаза Томаса потемнели от ещё не забытой обиды.
- К большому несчастью, - ответил он с горькой насмешкой. - Вы, верно, слышали, что мистер Уолпол пытался поначалу выдать свой роман за перевод итальянской легенды? И, раскрыв своё инкогнито, порядком разочаровал издателей?
Ну конечно, этот парадокс несколько лет назад был у всех на слуху. Доктор кивнул, не выпуская руку собеседника.
- Как видно, себя он ценит в своём времени! - Томас уже и не скрывал возмущения. - Он восхищается вещью, если она овеяна духом старины. Написано на пергаменте - пожалуйста! По канонам старинной грамматики - сколько угодно! А если автор - его современник, но молодой и безвестный, его не грех и за дверь выставить!
В его словах было столько боли и протеста, что Уэст и стоявший у двери Фолкнер разом поняли всё. Уж сколько раз такое бывало: именитый литератор поманит призрачной надеждой начинающего служителя муз, а после, не стесняясь в выражениях, разнесёт его опусы в пух и прах. Причин тут море - от излишней требовательности до банальной зависти...
Однажды доктору доводилось видеть сэра Хорэса перед началом лисьей охоты. Дородный мужчина величавого вида в ярко-красной, идеально пошитой куртке важно восседал на рослом гнедом гунтере, ожидая, пока слуга зашнурует гетры на массивных голенях хозяина. И мистер Уэст не сомневался, что такой человек может выставить за дверь начинающего автора, да к тому же провинциала - уж слишком явно презрение скользило в надменной линии лорда Уолпола. И, значит, именно этот кичливый аристократ довел юношу до такого состояния.
- Какой мерзавец... - вполголоса проговорил Уэст. - Теперь я понимаю, через что довелось вам пройти, мистер Чаттертон, и очень вам сочувствую. И лично я сделаю все, от меня зависящее, чтобы восстановить вашу литературную репутацию и помочь с публикациями!
Он выпрямился, и в его глазах блеснул огонек, вызвавший у Фолкнера добродушную усмешку: Герберт происходил из семьи закоренелых пуритан, ведших свое начало от старого Второзакония Уэста, пламенного гавкера в царствование Карла II, и многие безупречные нравственные качества, казалось, вошли в саму кровь этой фамилии, заняв там место с красными кровяными шариками. Глядя в лицо почтенного доктора сейчас, можно было легко вообразить его предка, предававшего папистские рукописи с континета огню и благовествующего на площади о Новом Иерусалиме.
- Все будет хорошо, мистер Чаттертон, - уже спокойнее обратился к нему доктор.
Томас, затаив дыхание, смотрел в горячие карие глаз доктора, и постепенно в его сердце разгорался маленький тёплый огонёк надежды и доверия. Эти два великодушных джентльмена, конечно, говорили от чистого сердца: их лица совсем не походили на каменную физиономию редактора, указавшего ему на дверь всего неделю назад, а голоса, конечно, уж никак не могли произнести тех слов, которыми отговаривался надутый сэр Хорэс. От этой надежды по всему телу разливалось приятное тепло, и уже всё труднее поднять тяжёлые веки, и голоса становятся глуше и неразборчивее... и вот перед глазами уже маячит старая Рэдклиффская церковь, косые лучи солнца падают на плиты, которыми вымощен двор, и жаворонки вьются над обветшалой колокольней...
- Спокойной ночи, милорд, - засыпая, прошептал он.
Прислушавшись к ровному дыханию юноши, Уэст поднялся, и двое мужчин, стараясь не шуметь, прошли в гостиную. Уходя из комнаты, Герберт последний раз оглянулся на постель: Томас свернулся клубочком, уткнувшись носом в подушку, так по-детски, с такой беззащитностью, что у хирурга защипало в глазах. Он снял очки и принялся тщательно их протирать, пока пальцы не перестали дрожать, а глаза совершенно не просохли. Можно ли распутать эту загадку при столь скудных начальных данных? И что они действительно могут сделать для юного писателя? Конечно, живя на Флит-стрит, мистер Уэст был знаком со многими журналистами, сатириками и драматургами, знавал и несколько владельцев печатен, но... не испугаются ли они всесильного Уолпола? Не опрометчиво ли было предлагать юноше помощь? Впрочем, последнюю мысль он поспешно отбросил, закрыв дверь и следуя за Фолкнером в гостиную.
У дверей им встретился Мэндерс.
- Я думаю, сэр, что вашему гостю будет впору одежда мастера Квентина, - с поклоном сказал он. (Квентином звался младший сын сквайра, тот самый владелец библиотеки в зелёной комнате). - Боюсь, рукав уже не спасти.
- Позаботьтесь об этом, - махнул рукой Фолкнер, и Мэндерс растворился в полумраке коридора.
Сквайр наполнил два бокала хересом, закурил длинную пенковую трубку и задумчиво сказал:
- Мы должны узнать, кому помешал наш маленький друг.
- Мне кажется, трудно судить об этом по одному-единственному происшествию из числа нередких в Лондоне, - доктор пригубил херес. - Лично мне даже не удалось рассмотреть, сидел ли кто-нибудь в карете. Единственное, что я понял - это то, что это был частный экипаж, так что возницу мы даже не сможем вычислить по номерку, который есть почти у каждого наемного возчика...
- Это усложняет задачу, - Фолкнер закусил чубук трубки. - Мне пока видится один путь. Завтра с утра, пока мистер Чаттертон ещё спит, мы разыщем его квартиру в Холборне и попытаемся выяснить, не следят ли за ней. Возможно, что убийца обнаружит отсутствие жильца и захочет туда проникнуть. Одно я знаю точно: Чаттертон и сам не знает, откуда ему грозит опасность. Он человек гордый и может быть скрытным, но искренен и неопытен. Такие люди не способны притворяться.
- А если и это не поможет? - предположил Уэст. Ему, помимо прочего, приходилось выполнять обязанности судебного врача, и от боу-стрит-раннеров он слышал, что убийц зачастую тянет как магнитом на место преступления, но был склонен считать это обнадёживающим полицейским суеверием.
- Тогда нам придётся погрузиться в мир Флит-стрит, - усмехнулся сквайр. - Побеседуем с редакторами журналов, с критиками, и - я этого не исключаю - с мистером Уолполом.
- Вот уж его бы я не хотел видеть, - поморщился Уэст. - Заниматься избиением младенцев на пике собственной славы в высшей степени непорядочно. Хотя я не очень-то представляю его себе на козлах той колымаги. Да и с утра я бы охотнее побеседовал с мистером Чаттертоном, - признался доктор.
Мистер Фолкнер добродушно улыбнулся: он знал, что его друг принадлежит к породе "сов", и по утрам толку от него как от вышеупомянутой птицы. - Потому что я действительно не подозреваю, чем может бедный юноша настолько насолить сэру Уолполу, что тот стал бы подсылать к нему наемных убийц. Ах, это вечное его увлечение Италией! - фыркнул мистер Уэст. - Там не обходится без bravi, и он решил привезти эту экзотику в нашу страну! Как готически это, должно быть, выглядело в его мыслях!
Говоря о своем отказе лазить по предрассветным чердакам Холборна, Герберт был не совсем честен со своим старым другом: хирургу и правда хотелось потолковать с Томасом, но не только о лорде Хорэсе, но и... ниточка, протянувшаяся между ними пульсировала, когда сердце пуританина билось, и ему просто хотелось увидеть юношу, узнать, все ли с ним в порядке, предложить медицинскую помощь (вчера его костяшки сильно опухли и вообще выглядели скверно), да и просто попить чаю со свеженькими сливками и хрустящим бисквитом, а не собирать париком паутину по чердачным углам и спросонья искать улики.
Он допил свой бокал и вопросительно взглянул на почтенного сквайра.
- Что ж, я вас понимаю, - небольшие, ярко-синие глаза Фолкнера многозначительно блеснули. - Я понимаю, что за нашим больным нужен более тщательный уход. Раз так, Холборн я беру на себя. А вам вместе с Мэндерсом препоручаем мистера Чаттертона.

Ясное августовское утро застало сквайра в окрестностях Холборна. Оставив карету возле постоялого двора "Святой Георгий", он направился вдоль по улице. Нужно сказать, что в это путешествие он отправился не один: впереди бежал бело-рыжеватый уиппет, прекрасный представитель той самой породы, о которой Фолкнеру так и не случилось побеседовать с доктором Уэстом. За восторженный и ласковый нрав пёсик получил кличку Ромео.
Безуспешно обойдя четыре дома, в пятом Фолкнер, наконец, нашёл, что искал. Хозяйка дома охотно подтвердила, что сдала чердак "юному джентльмену, который пишет по ночам".
- Только, сэр, мистера Чаттертона нет дома, - тут же пояснила она. - Обычно-то у него до рассвета горит свеча, а сегодня он не ночевал, нет. Совсем не приходил. А зачем он вам понадобился?
Как видно, подумалось Фолкнеру, среди друзей мистера Чаттертона обеспеченных людей было немного.
- Я друг его семьи, - уклончиво ответил пожилой джентльмен, - приехал на пару дней. Вы не возражаете, если я поднимусь наверх?
- Извольте, - хозяйка посторонилась, пропуская его к лестнице.
Продолжение в комментариях.

Comments

[Jack Stapleton]

Измученный вчерашними треволнениями, юноша проспал едва ли не до полудня. С трудом разлепив глаза, он с недоумением оглядел обстановку комнаты, видимо, припоминая, как туда попал, и несмело улыбнулся доктору.
- Добрый день, - кивнул мистер Уэст. - Приношу извинения, что вчера я не успел вас осмотреть, давайте попробуем провести его сегодня. Как ваше самочувствие?
Он щелкнул замочками медицинского саквояжа, и Томас, как завороженный, взглянул на сверкающие полированной сталью инструменты, флаконы с притертыми крышками и вконец незнакомые приспособления из латуни и сверкающей меди.
- Раздевайтесь, - коротко бросил хирург.
По счастью, Чаттертон отделался лишь ушибами спины, ссадиной на локте и трещиной в пятом ребре. Внимательно прослушивая его легкие, мистер Уэст облегченно перевел дух: зловещих хрипов, обычно предвещавших туберкулез, слышно не было. Впрочем, Герберт не сомневался, что, проведи Томас еще пару-тройку недель на неуютном и сыром чердаке, чахотка непременно нанесла бы ему визит.
- Ну а сейчас давайте вашу руку, - все тем же строгим тоном распорядился хирург. - У меня есть отличная примочка, как раз на этот случай.
Он осторожно погладил распухшие костяшки, и, промыв их водой, принялся точными, ласкающими движениями, накладывать мазь. Рука мальчика еле заметно дрожала, и доктор подумал, как же пришлось ему себя перебороть, чтобы довериться вчерашнему знакомцу, довериться во всем - телом и духом. И ниточка, протянувшаяся между ними, казалось, затрепетала в тон неровному пульсу Томаса. Серые глаза юноши наполнились надеждой, и он сам подставил грудь для наложения давящей повязки. Улыбнувшись, доктор ополоснул руки в тазике и кивнул Чаттертону.
- А вот и ваша одежда. Дворецкий старины Дэвида на редкость расторопен.

Поднявшись по узкой и крутой лестнице на чердак, Фолкнер невольно поёжился: несмотря на тёплую погоду, здесь из каких-то щелей тянуло настойчивым сырым сквозняком. "Дай-то бог, чтобы Герберт не обнаружил у Томаса ни чахотки, ни лихорадки", - подумал он. По-хорошему, за сдачу таких комнат следовало бы отдавать под суд.
В обстановке каморки скромность граничила с нищетой: жёсткая постель с продранным матрацем и сплющенными, как галеты, подушками; стол и хромоногий стул у окна, из которого открывался вид на пыльную улицу; на крючке у двери - полинявший и далеко не новый плащ из чёрного сукна; в ногах кровати - сундучок со старыми, до дыр зачитанными книгами. Шекспир, Чосер, Марло... И бумаги, бумаги, бумаги! Исписанные мелким, убористым почерком с обеих сторон, с многочисленными зачёркиваниями и помарками - плоды труда бессонных ночей. Они лежали и на столе, и на подоконнике, часть их была связана обрывками шпагата.
Кому же, спрашивается, помешал такой бедняк?
Фолкнер разочарованно вздохнул и уже собрался уходить, как вдруг обнаружил, что его маленький спутник тоже не терял времени зря. Тонкий рыжий хвост Ромео торчал из-под кровати. Фолкнер наклонился и заметил что-то тёмное. Он вытащил свою находку на свет и с изумлением увидел большой, очень старый и потемневший от времени резной ларец. Из-под крышки выглядывал краешек пергамента.
- Вот так сюрприз! - проворчал Фолкнер. - Сдаётся мне, эта вещица важнее, чем считает наш юный знакомый. Так или иначе, ей здесь не место.
Сунув ларец под мышку, он подозвал Ромео и вышел из дома. Хозяйка, занятая помешиванием пудинга, и не обратила внимания, что незваный гость уходит не с пустыми руками.

- Бог ты мой! - воскликнул Герберт, выйдя в холл. - Где ты раздобыл такую штуку, дружище? Я, конечно, не антикварий, и не стремлюсь им стать, но эта вещица выглядит подревнее тюдоровских времен! Неужели наш друг хранил такую ценность открыто, не опасаясь воров? Хотя... убивать ради старинных пергаментов может решиться разве что окончательно сбрендивший любитель старины, хотя все, кого я из них знал, были милыми и мирными старичками с длинными бородами и взглядом фарфоровой овечки. Неужели ты думаешь...
Но договорить он не успел, потому что на пороге появился Чаттертон. Сегодня он выглядел куда получше: пока почтенный сквайр пыхтел на чердаке, Томас под руководством доктора успел дважды поесть и еще немного поспать, да и костюм Квентина пришелся ему впору. Теперь на ларец смотрел хорошо одетый молодой человек, с аккуратно причесанными темно-русыми волосами и уверенной осанкой.
- Боже! - изумился он. - Как вы его нашли?
- Я решил, что такая ценная вещь здесь будет в большей безопасности, чем под вашей кроватью, - ответил Фолкнер, ставя свою ношу на столик рядом с лестницей. - Прошу прощения, если наведался к вам без спросу, но, видите ли, доктор настаивает, чтобы вы задержались здесь до полного выздоровления, - он кивнул на перевязанную руку юноши. - А кстати, откуда у вас это чудо?
- Я привёз его в память о Бристоле, - ответил молодой человек. - Этот ларец с документами я нашёл в старой Рэдклиффской церкви.
При последних словах его взгляд сделался мечтательным и тёплым.
Фолкнер мысленно упрекнул себя, что за все годы, прожитые в Бристоле, ни разу не удосужился побывать в этой церкви. Он помнил только её обветшалый силуэт и черепичную крышу.
Через минуту все трое собрались в кабинете Фолкнера, вокруг стола, на котором стоял ларец.
Сквайр поднял окованную медью крышку со сломанным замком и взял верхний пергамент. Это оказались стихи, и Фолкнер прочитал вслух две строчки, на которые упал его взгляд:

И я узрел цветок в дни летния жары:
Растоптан, смят, загублен до поры.

- Это прекрасно! Можно взглянуть? - доктор бережно, как мотылька, взял в руки обрывок пергамента, близоруко сощурился на выцветшие строчки, словно на привет из давно минувшей эпохи, где рыцари сражались за честь прекрасных дам, льстивые придворные пресмыкались перед королем-горбуном, а в высокие стрельчатые окна все так же лился прозрачный августовский свет. Кто же мог сочинить эти две строки - пылкий паж, мечтающий написать стихотворение королеве, приглашенный с континента французский живописец, куртуазно флиртующий с фрейлинами или же монах, уставший перебелять рукописи хроник? Незавершенные стихи притягивали, и теперь доктор-пуританин, кажется, начал понимать старьевщиков, готовых отдавать полновесные гинеи за такие вот приветы из прошлого, уносящие в неведомые дали не хуже лауданума. - Буду честен, господа: эта поэзия покоряет своей почти природной безыскусностью, столь далекой от вычурности барокко и холода классицизма, но черт, ну и почерк! Больше двух строк не разглядеть никак, - смущенный Герберт аккуратно положил пергамент на стол и потер переносицу.
Более наблюдательный и менее сентиментальный Фолкнер заметил, как Томас склонил голову и его щеки нежно порозовели.
- Здесь имя автора, - доктор заглянул в конец пергамента, - преподобный Томас Раули.
Юноша порозовел ещё больше.
- Такая находка сделала бы честь любому знатоку древности, - признал Фолкнер. - Вы не обращались ни к кому из наших учёных мужей?
- Я обратился... - в голосе Томаса зазвучали прежние горькие нотки, - но... этим человеком был сэр Хорэс Уолпол.
Фолкнер остановился. То ли тон юноши стал подсказкой, то ли строки, как-то странно перекликающиеся с его тяжёлой судьбой? Внезапная догадка, как и вчера, мигом расставила всё на свои места. Ну конечно. Не было никакого преподобного Раули. Вернее, этот человек стоял сейчас перед ним, в одежде его младшего сына и с повязкой на руке.
- Друг мой, - взволнованно произнёс Фолкнер, - да знаете ли вы, что вы поэт? Большой, настоящий поэт?
Томас, ошеломлённый столь восторженным приёмом, не смог сказать ни слова в ответ. Только большие серые глаза распахнулись широко, как первоцветы.
- Это... действительно написали вы? - мистер Уэст уподобился своей любимой птице, захлопав глазами, затем крепко обнял Томаса, чувствуя сквозь ткань его камзола быстрые удары сердца. - Боже правый, вот уж никогда бы не подумал! Вам действительно удалось передать дух эпохи, и теперь я вдвойне обязан помочь вам с публикацией. Не дело таким вещам пылиться в старом ящике, верно, Дэвид?
Отпустив мальчика, потрясенный Герберт опустился в кресло. Да, теперь цепочка выстраивалась. Проклятый сэр Уолпол, оказывается... был всего-навсего трусом, испугавшимся более талантливого автора, и решил физически избавиться от юного дарования. Идти по трупам, так сказать, в прямом смысле. И при мысли о том, не подвернись они в тот вечер на углу, от Чаттертона могло остаться только изломанное тело... он крепче сжал здоровую руку юноши.
- Значит, это были вы, - уже увереннее продолжал доктор, глядя в лучистые серые глаза. - Эмммм... сам Шекспир не брезговал использовать итальянские мотивы в своих трагедиях, а Кристофер Марло - немецкие народные легенды. Но как? Прах побери, как вам, в столь юном возрасте удалось так изумительно воссоздать стиль давно прошедших эпох? - "И почему эти чертовы издатели не оценили ваш талант?" - хотел добавить хирург, но благоразумно промолчал.
Томас совсем засмущался. Впервые в жизни он слышал столь горячие и искренние похвалы, да притом от людей, которых знал не более суток. Видно, такое и в самом деле случается не только в сказках и романах. Перед его мысленным взором пронеслись бессонные ночи, десятки зачёркнутых строк, резкие и холодные письма... неужели всё это позади, развеялось, как сон? Теперь мать и сестра Мэри смогут выбраться из нужды там, в Бристоле...
- Так что с сегодняшнего дня мы начинаем готовить стихи к печати, - рассуждал Дэвид Фолкнер, совершенно по-собачьи нарезая круги по гостиной. - Во всяком случае, переписать их более удобочитаемым почерком и составить сборник. Во-вторых, я прикажу забрать из этого холборнского курятника весь ваш архив. В-третьих, договорюсь с издателем. Да не волнуйтесь, мистер Чаттертон, у наших критиканов хоть и длинные руки, но на весь Лондон их явно не хватит! Был у меня когда-то знакомый издатель, которому я когда-то помог в непростой ситуации... А в-четвёртых, - последняя фраза предназначалась только Уэсту, - в-четвёртых, я не успокоюсь, пока не выведу на чистую воду нашего пока безымянного Эномая!

[Jack Stapleton]

- Не преуменьшайте моих возможностей, дружище! - со смехом возразил ему Герберт. - У меня ведь тоже найдутся знакомые издатели на Флит-стрит, зря я им, что ли свороченные в драках скулы вправлял и от дурной болезни пользовал? Вот увидите, мистер Чаттертон, - ободряюще улыбнулся он мальчику, - ваши книги еще будут стоять на витринах книжных магазинов Стрэнда и критики оближут их, как конфетку! Ведь эти стихи... И я узрел цветок в дни летния жары: растоптан, смят, загублен до поры, - мечтательно повторил он. - Это же чудо какое! Словно живая музыка струится, садясь тебе на пальцы ночным мотыльком...
Однако последние слова Фолкнера вернули хирурга на грешную землю. Где-то там, в каменных джунглях исполинского города, поджидали жертву пока еще таинственные недоброжелатели. Достаточно богатые, чтобы купить экипаж, и достаточно самоуверенные, чтобы замаскировать убийство под несчастный случай. Хорошо, что почтенный сквайр успел побывать на холборнском чердаке до убийц. Но это значит... доктор снова принялся нервно протирать пенсне, значит, что они снова могут повторить свою попытку? Пока-то Чаттертон в безопасности, но гордый и смелый юноша не усидит здесь, в мирном доме достопочтенного Фолкнера. Для доктора это значило всецело положиться на хватку и интеллект старинного друга, а вот для Чаттертона? Понимает ли он грозящую опасность?
- Для начала я бы хотел ознакомиться со всеми документами, - продолжал Фолкнер. - Я не раз слышал, что в заброшенных церквях находили бумаги, которые заставляли по-другому взглянуть даже на крупные исторические события. Такая подборка древностей из провинции - редкость в Лондоне, и я ставлю десять против одного, что ключ к разгадке - среди них.
- Что вам вообще известно о Рэдклиффской церкви? - заинтересованно спросил Уэст, пододвигая стул.
- Она была построена ещё до войны Роз, - звонким, взволнованным голосом начал рассказывать Томас. - Рэдклиффская церковь Девы Марии. Там погребены многие участники той войны - приверженцы и Ланкастеров, и Йорков. Мой дядюшка служил в ней причетником. А этот ларец я нашёл в архиве при церкви ещё ребёнком.
- Настоящий роман, - поразился доктор.
- Значит, война Роз, - бормотал Фолкнер, вынимая из ларца бумагу за бумагой и стараясь не увлечься стихотворениями. Однако Чаттертон, по-видимому, исписал только верхние листы: дальше пошли какие-то свидетельства, грамоты и обрывки проповедей, записанные угловатыми готическими буквами. О чём же проповедовали с амвона священники в те смутные годы - о войне или, наоборот, о единстве? Вот донесение барону Тирвуду, верному стороннику Йорков. Нерадостные вести слал автор этого письма из Бристоля: в битве пали многие соратники барона. Их потомки и сейчас живут среди соседей Фолкнера. Фамилии сплошь знакомые: Лесли, Саутвуд, Трелони...
- А это что? - воскликнул сквайр и прочитал вслух: - "Также при штурме Рэдклиффской церкви пал Альфред, барон Уолпол, сражённый двумя выстрелами из арбалета. Умирая, он поразил своего убийцу мечом, когда тот попытался снять с него шлем..." Тысяча чертей! И здесь Уолпол!
К истории доктор Уэст был всегда относительно равнодушен, но здесь она, живая, смотрела с полустертых пергаментов; некоторые из них настолько побурели от времени,что хирург диву давался, как сквайр разбирал тексты донесений, описаний сражений, обрывки проповедей... до мозга костей лондонец, Герберт не мог и представить масштабов той войны в эпоху, когда Лондон был не "столицей мира", а укрепленным фортом на Темзе. И эти масштабы впечатляли. Вероятно, Томас и не подозревал, обладателем каких ценностей он оказался; в лучах света танцевали пылинки и там, как в волшебном фонаре, врач видел то мощных коней в полном боевом убранстве, мчащихся всесокрушающим строем, то засевших меж зубцов крепости арбалетчиков в легких кожаных безрукавках, то монахов, скорбно отпевающих в тиши жертв очередной жестокой схватки... так он грезил, пока мерный голос Фолкнера произносил староанглийские, почти незнакомые слова, и лишь уже известная фамилия прервала видения мистера Уэста.
- Уолпол... Дэвид, ты думаешь, при штурме церкви погиб именно предок нашего сэра Хорэса? Интересно, успел он наплодить сыновей перед столь трагической кончиной, или...
Он остановился, потрясенный собственной догадкой. Неужели сэр Хорэс Уолпол, достойный наследник своего рода... происходил от какого-нибудь безвестного арбалетчика? Доктор вспомнил недавние времена Гражданской войны: многие ли лорды, возвращавшиеся после Реставрации с континента, были потомками тех самых Рочестеров, Нимов, Сазерлендов? Если уж недавняя заварушка породила такую тучу бастардов, то... не являлся ли потомком бастардов и почивающий на лаврах литературы лорд Уолпол? И неужели он подозревал, где стоило искать компрометирующие его бумаги? А сам Чаттертон? Знал ли он о случайно оказавшемся в его руках оружии?
- Я тоже разобрал этот пергамент, - заговорил Томас: теперь в его глазах горело торжество, недоброе, но и недоброта была детской: таким взглядом, верно, награждает школьник нелюбимого учителя, который только что обнаружил под крышкой своей кафедры подсунутую туда лягушку. - Я решил сохранить эту тайну для себя. Мне было весело от мысли, что этому надутому писаке нечем кичиться! Я иногда даже представлял, как это было... как какой-нибудь пронырливый горожанин... или, может быть, наёмник с такой красной рожей надевает на себя чужие доспехи. Как он потом пробирается в церковь, может быть, предательски убивает рыцаря, написавшего это письмо... и в спешке прячет его в ларец с бумагами. Наверное, поэтому оно и оказалось здесь.
"Чем не завязка для романа! - подумал доктор. - Дайте время, может, наш юный друг и исторические романы будет писать, да такие, которые всему Лондону не снились!"
Фолкнер тем временем взял с полки "Книгу пэров" и внимательно изучил её.
- Здесь нет ни слова о гибели барона Альфреда на поле боя. Напротив, он прожил семьдесят семь лет и был в числе придворных, встречавших Екатерину Арагонскую по приезде в Англию.
- Значит, либо наше письмо - подделка или ошибка, - заключил доктор, - либо сэр Альфред не был сэром Альфредом. Но как узнать, знает ли об этом Уолпол?
- Знатным сэрам положено быть осведомленным по поводу их родословных, - продолжал вслух размышлять доктор, - и теперь я понимаю, почему он стремится уничтожить вас, Чаттертон. Но для того, чтобы убедиться в своей правоте однозначно, требуется... хм, поговорить с этим старым пройдохой. И не факт, что он будет честен, совсем не факт: скелеты в наше благонамеренное время положено держать в шкафу. Хотя.... - и тут лицо его озарилось, - может быть, у сэра Хорэса есть любовница? Какая-нибудь томная дива полусвета с белыми плечами? Тогда задача значительно упрощается!
Чаттертон и Фолкнер одновременно фыркнули в кулак: выслушивать такие откровения от закоренелого пуританина, боявшегося и подойти к представительницам прекрасного пола, было весьма забавно. Увидев их улыбки, мистер Уэст понял обреченность своей идеи и угрюмо уселся в кресло, мрачно глядя на ларец с бумагами.
- Мда... - Фолкнер закрыл "Книгу пэров" и сунул её на место, - вряд ли такие тайны поверяют женщинам. Но у меня, кажется, появилась мысль. Скажите, Чаттертон, церковь ни разу не реставрировали?
Юноша покачал головой.
- Тогда этим и займёмся! Пока, конечно, не всерьёз. Чертовски удачно, мальчик мой, что мы с вами земляки. Что может быть убедительнее, чем желание городского филантропа увековечить память рыцарей Алой и Белой Розы? Мэндерс! Прикажите снова заложить карету.

[Jack Stapleton]

Сэр Хорэс Уолпол принял гостя в портретной. Видимо, на фоне своих пышущих здоровьем, богато одетых и важных предков он хотел указать провинциальному сквайру на его место. Но Фолкнер ничуть не смутился: в его доме на Риджент-стрит висели картины ничуть не хуже (портрет покойной леди Клариссы Фолкнер, к примеру, был создан тогда ещё молодым Гейнсборо!). Он поискал глазами портрет барона Альфреда и нашёл его в углу: неприветливое и уже немолодое лицо, богатый наряд по бургундской моде и шрам на щеке.
- Так что вам нужно, мистер Фолкнер? - не очень-то любезно спросил писатель.
- Видите ли, сэр, я филантроп и недавно начал работы по восстановлению Рэдклиффской церкви Святой Марии, - Фолкнер внимательно следил за лицом хозяина, но пока тот ничем не выдавал своих мыслей. - Мне пришла мысль повесить в церкви мемориальную доску или, лучше, воздвигнуть мраморный обелиск в память похороненных в ней рыцарей, участников войны Роз. Среди них есть предки многих достойных жителей Бристоля... - он выдержал паузу, - да и не только. Ведь ваш предок сэр Альфред тоже пал смертью храбрых при штурме церкви, не так ли?
Ага! Жёсткая линия подбородка дрогнула, в глазах промелькнуло что-то похожее на беспокойство. Но голос звучал так же властно и уверенно.
- Вы ошибаетесь, - твёрдо сказал Уолпол. - Мой предок пережил эту войну.
Тревожное молчание.
- Откуда к вам вообще попали эти сведения?
- Один мой земляк, любитель древностей, рассказал мне про некий чрезвычайно любопытный документ той эпохи.
Туше! Уолпол так и впился глазами в лицо Фолкнера.
- Ваш земляк, верно, ошибается, - проговорил аристократ, будто гвоздями прибивая каждое слово. - В противном случае мы бы с вами тут не разговаривали.
... И откуда здесь только взялся этот улыбчивый провинциал? Неужели... тяжелый, словно высеченный из камня, подбородок сэра Хорэса дрогнул. Ишь, глаза какие... прямо всю портретную обшарил. Но ничего, эта история скрыта и погребена добрые триста лет, а коли у мальчишки и хватит смелости рассказать о своей находке - всегда есть кинжал и яд. Да, кинжал и яд, как в мечтательной Италии, откуда он вывез рукопись "Замка Отранто". И вообще... от мыслей о документе перекинулся мостик к самому Чаттертону. Успехом ли окончилось дело, или дрянные наймиты так и скрылись, струсив рассказать о неудаче. Эх, все приходится брать в свои руки, если хочешь это сделать наверняка.
Раздумье длилось не больше минуты, затем хозяин дома расплылся в покровительственной улыбке.
- Наверняка здесь вкралась прискорбная ошибка, мистер Фолкнер. Уж слишком часто пергаменты, ввиду их ценности, использовали по много раз. Там иногда проступали буквы... хм, мы, ценители древности, называем это "палимпсестом". Так, скорее всего, было и в вашем случае - может быть, вам попалось письмо от сэра Альфреда, или опись земельных владений, а вы просто не так его растолковали. Я не держу зла на вас, мистер Фолкнер, и понимаю, что человеку свойственно ошибаться, да. И особенно - непрофессионалу. А на церковь я с удовольствием пожертвую некую сумму, ведь сами понимаете, жизнь литератора сложна... - он деланно возвел очи горе. - Гилмэн, перо и бумагу!
Впрочем, сэр Уолпол лукавил: сумма, отпущенная им на мемориальную доску в церкви Марии Рэдклиффской, была изрядна и, может быть, подумал Фолкнер, он просто догадался о сути моего визита и теперь со всей изворотливостью пытается отвертеться, банально предложив взятку. Но делать было нечего, выходить из роли не следовало, и сквайр с легким поклоном принял бумагу, успев заметить, как дрогнули и расширились ноздри сэра Хорэса. Да, лорд Уолпол определенно счел себя победителем.

[Jack Stapleton]

Теплая рука легла на плечо юноши, одиноко стоявшего у окна и наблюдавшего, как на палисадник медленно спускаются прозрачные осенние сумерки. Что он видел за оконным переплетом? Отцветающие клумбы и темно-зеленые плети плюща, или родной Бристоль с церквушкой Марии Рэдклиффской, где так сладостно звучала сама старина? Доктор Уэст попытался представить себе запущенное готическое убранство во всем его великолепии, и маленького мальчика с пушистыми локонами, сидящего на одной из уцелевших скамей и озирающего стрельчатые окна с выбитыми витражами, заросшие паутиной хоры и изувеченную временем алтарную резьбу.
- Какой прекрасный сад... - мечтательно произнёс Томас. - Я бы хотел описать его стихами... может быть, как-нибудь опишу. Вы не представляете, мистер Уэст, как же я благодарен мистеру Фолкнеру и вам... Вы первые в этом городе, кто был добр ко мне. Хотя, боюсь, я несправедлив к моему соседу, - он смущённо улыбнулся. - Он тоже доктор, как и вы, и иногда пытался мне помочь, но я не хотел показывать, как мне... трудно жилось.
Уэст понимающе улыбнулся. Он хорошо знал, как трудно порой бывает довериться даже самому близкому человеку. И может, это к лучшему, что они с Томасом встретились случайно: мальчик преодолел отчуждение и гордость, и теперь в его словах и жестах сквозила порой неловкая, но искренняя юношеская нежность. Сейчас Томас напоминал стригунка на тонких ножках, который смущённо взял с ладони корочку хлеба и вот-вот тепло задышит в ухо в знак благодарности. Интересно, спросил себя Уэст, припомнив вчерашний разговор с Дэвидом, а какими становятся гордон-сеттеры, попав в любящий дом?
- Я никогда не знал своего отца, - прошептал Томас. - Он умер до моего рождения. А сейчас мне кажется... что вы - это он.
Герберт неуверенно, стесняясь своей нежности, провёл рукой по волосам юноши. У него не было ни детей, ни младших братьев, и этот неуверенный ласковый жест разбудил в нём забытую детскую мечту - тогда юный Берти перед сном всегда добавлял к вечерней молитве одну и ту же просьбу: пусть Господь пошлёт ему братишку...
- Все хорошо, Томас... - он очень ласково привлек юношу к себе, обнимая за плечи. - Вы - удивительный человек, прежде я таких не встречал и навряд ли встречу. И дело тут не только в поэзии, вы - как светлый лучик в моей жизни, и мне страшно представить, что было бы, опоздай мы с Фолкнером хотя бы на минуту. А теперь... - он крепче прижал юного поэта к груди, стараясь не обеспокоить треснутое ребро, - я не представляю своей жизни без вас. Вы ведь расскажете о себе, о Бристоле, и о маме с сестренкой?
Герберт почувствовал волну тепла, прошедшую по всему телу. Наверное, именно так все и должно было случиться - летний вечер, ощущение самого дорогого человека рядом, ласковый взгляд серых глаз, казавшихся в полутьме бездонными. Как, должно быть, Томасу было одиноко на чердаке и как мучительно не хватало доверия, когда холодные отказы издателей сыпались на него, заставляя опускать руки и терять веру в собственные силы. И какой же светлой была эта неожесточившаяся и готовая дарить тепло и ласку, душа!
Где-то в саду, невидимая в густой листве жасмина, запела малиновка; почувствовав ком в горле, Уэст зарылся лицом в волосы мальчика, вдыхая их запах. Пуританское воспитание сдерживало доктора, всегда с презрением смотревшего на либертенов, удовлетворяющим похоть с юношами, но Чаттертон... он был настолько чист и доверчив, что по отношение к нему это казалось еще большим святотатством. Томас заслуживал отеческой любви, и сам, неосознанно, просил ее у врача.
- Я был бы счастлив стать твоим отцом, - наконец проговорил Герберт, и юноша с недоумением увидел медленно ползущую по его щеке слезу. - Только не покидай меня, не лишай своей улыбки, взгляда, смеха. Все будет хорошо, мой мальчик, обязательно будет. Ты... - он помолчал минуту, - веришь мне?
- Я верю вам, - прошептал Томас, уткнувшись в батистовые складки жабо на груди доктора. Хотелось стоять так целую вечность. От рубашки еле заметно пахло лавандой - это был запах дома, матушка тоже прятала в старинный ореховый комод шёлковые ароматные мешочки с вышитой монограммой "Ч". И эти тёплые руки, сильные, надёжные руки, которые плотно затягивали повязки и нежно касались его волос. Так, верно, обнял бы его отец в ту тяжёлую минуту, когда он писал письмо за письмом, надеясь хотя бы вернуть свои рукописи. Обнял - и забылось бы горе... Оно и забывалось, и в сознании всё отчётливее вырисовывался тёплый и родной образ - и запах лаванды, и тепло рук, и нежный сливочный вкус винного соуса в "Белом быке", и холодок мази на саднящей руке, от которого боль стихает - и карие глаза, надёжные и такие добрые...
- Томас... - и столько доверия, безотчетной нежности было в его прикосновении, что голос доктора дрогнул. Вспомнились одинокие анатомические и геологические штудии, долгие осенние вечера у камина над новыми медицинскими журналами и книгами, пока сухо цокали часы, отмеривая время. Глупец, он тогда смел считать это счастьем! Но сейчас, когда сияющие серые глаза юного поэта смотрели на него, мистер Герберт понимал - настоящее счастье - вот оно. У него появился сын, нуждающийся в любви и участии. И в доверии после всего пережитого. Хирургу казалось, что все у них будет - Чаттертон издаст свои стихи и будет писать новые, он больше никогда не испытает горечи одиночества, и его семья не будет голодать. Никогда-никогда. Коснувшись губами лба юноши, мистер Уэст улыбнулся и медленно вытер сбежавшую по щеке слезинку. Все непременно будет хорошо, подумал он, и в это время его отвлекли шаги из столовой.

[Jack Stapleton]

Прежде чем поставить на стол черепаховый суп, Мэндерс объявил:
- Милорд, Дуглас вернулся.
Дуглас был одним из конюхов в доме на Риджент-стрит, которого предусмотрительный Фолкнер ещё после возвращения с ларцом отправил следить за домом в Холборне.
Слуга с поклоном вошёл в столовую. Одну руку он держал в кармане.
- Около часа назад, сэр, в доме побывал неизвестный. Он перерыл все бумаги, но ничего не забрал и оставил эту коробочку с запиской.
И он выложил на стол коробочку и листок бумаги, на котором было написано:

"Дорогой м-р Чаттертон, ваше состояние внушает мне некоторые опасения. Позвольте предложить вам этот желудочный порошок. Принимайте по три ложки в вине перед сном. Я знаю, что вы не любите подарков, но, уверяю вас, мы будем в расчёте.
М-р Кросс".

Дэвид Фолкнер открыл коробочку. Она была доверху полна белого с металлическим отливом порошка.
- Желудочный порошок? - переспросил Уэст, осторожно склонившись над шкатулкой и принюхиваясь к его содержимому. - Можете растоптать мой диплом доктора фармации, дружище Фолкнер, - но это стопроцентный Arsenicum или мышьяк. Конечно, для уверенности мне надо провести ряд экспериментов, но сейчас могу твердо сказать одно - кем бы этот загадочный "мистер Кросс" не был, мальчик мой, добра вам он явно не желает.
- Мистер Кросс? - Томас вздрогнул. - Ведь это мой сосед, аптекарь! Он был очень внимателен ко мне. Неужели...
- Но человек, которого я видел, не был аптекарем, - возразил Дуглас. - Он не входил в аптеку и на аптекаря совсем не похож. Скорее на взломщика, - прибавил он с брезгливостью честного слуги из респектабельного дома.
- Значит, они всё предусмотрели, - Фолкнер посерьёзнел. - Выведали имя вашего соседа - хотя оно наверняка значится на вывеске над аптекой - подделали записку от него и специально принесли порошок в ваше отсутствие, чтобы у вас не появилось мысли немедленно вернуть подарок. Да, мальчик мой, вы попали в серьёзную переделку. И мы должны поспешить. Судя по объёму этой коробочки, мистер Уолпол рассчитывает не застать вас в живых уже на следующее утро.
- Так это всё-таки он? - уточнил доктор, закрывая коробочку. - Каков подлец!
- Он так убедительно уверял меня, что документ ошибочен, что я готов спорить на лучшего коня из моей конюшни - это его рук дело, - ответил Фолкнер. - Даже у лживых людей глаза порой говорят правду. И потом, я заметил интересную деталь: насколько портреты потомков Альфреда Уолпола похожи друг на друга, настолько непохожи они на предков, живших до Альфреда. Я не первый год развожу собак и кое-что понимаю в вопросах крови. Но об этом - потом! - бодро воскликнул он. - Дуглас, унесите коробок в мой кабинет. А вы, Мэндерс, накрывайте на стол. Ничто так не придаёт сил для борьбы со злом, как хорошая английская трапеза.
- Подлец, - повторил доктор. - Неужели и правда есть люди, способные на такое? И ведь полиция даже не станет выяснять в чем дело, примет все за суицид... кому охота расследовать гибель никому не известного юноши?
Чаттертон опустил глаза. Только теперь он понимал, каким мальчишеством было сохранить этот обрывок и более того, проговориться сэру Уолполу. Оказывается, маститому литератору было мало раздавить своего оппонента в литературных кругах, теперь он жаждал вообще его уничтожить, обставив все так, словно это суицид. Значит, и экипаж появился в том блошином переулке неспроста... какой же он был глупец! И как непорядочно поступил, втянув в это дело посторонних людей, которые отнеслись к нему с доверием и сочувствием. Но нет - настоящий мужчина должен решать свои проблемы сам, не увиливая и не прячась за других. Он решительно отодвинул тарелку и поднялся.
- Боюсь, господа, на сей раз я не имею права втягивать вас в такое опасное дело. Сэр Уолпол - безжалостный противник, и мне очень не хотелось бы, чтобы вы пострадали от его когтей. Я благодарен вам за все, но... этой ночью я должен встретиться с ним один на один, чего бы мне это не стоило. Хорош же я буду, если поммею уклониться от его вызова!
- Успокойтесь, мой мальчик, - мистер Уэст коснулся перевязанной руки. - Сэр Уолпол - негодяй и подлец, ему плевать на вас, и для него имеет значение только пресловутый пергамент. Чтобы избавиться от вас, ему достаточно шпаги или кинжала, а мне... мне очень не хотелось бы, чтобы вы погибли. Пожалуйста, остерегитесь от поспешных выводов. И обещайте мне не лезть в ловушку, сломя голову, хорошо? - он буквально усадил мальчика на место и придвинул ему тарелку с черепаховым супом.
"Храброе, наивное сердечко!" - подумал про себя Дэвид Фолкнер. Впрочем, разве не таковы были все в юности? Кто не знал стремления всех защитить, выступить навстречу опасности, заслоняя собой друзей... но дело сейчас не в этом.
- Друзья мои, - заговорил он. - Чтобы преодолеть столь хитро сплетённые козни, одной смелости мало. На хитрость нужно отвечать хитростью. И чтобы положить конец преступлению, выход один - поймать преступника с поличным.

[Jack Stapleton]

- Но как это сделать? - возразил Уэст. - Всё, что у нас есть - это пергамент, ещё не исследованный учёными, лицо человека на козлах, которого ты видел, да коробочка с ядом, которым пока никто не отравился. Боюсь, в суде нас подымут на смех.
- Я думал об этом, - ответил Фолкнер. - На стороне убийцы - уверенность в безнаказанности, но он уже совершил первую ошибку: начал спешить. Эта коробочка с мышьяком и фальшивая записка от мистера Кросса - конечно, хитроумный замысел, но кое в чём непродуманный.
- В чём же?
- Если бы рядом с телом вместо предсмертного послания нашли эту записку, она вызвала бы подозрения и вопросы. Мистер Кросс присягнул бы, что не покидал своей аптеки, и это найдётся кому подтвердить. Нет, я думаю, что убийца постарается вернуться на место преступления, чтобы украсть эту записку и подложить взамен её какое-нибудь наиболее меланхоличное из ваших стихотворений. Кроме того, не забывайте - сегодняшний визитёр не обнаружил ларца, значит, Уолпол не успокоится, пока не получит его.
- Следовательно...
- Следовательно, чтобы наш злодей выдал себя, придётся пойти ему навстречу. Мы предложим ему то, что он хотел бы увидеть - картину самоубийства!
- Самоубийства? - повторил хирург, чувствуя, как по спине ледяной змеей всползает дрожь. Нет, определенно его приятель пересмотрелся всяких новомодных трагедий в театре, с оживающими исключительно вовремя мертвецами, прекрасными отравительницами в масках и прочей романтической чепухой, которой, по мнению пуританина, просто не может быть в реальной жизни. И главное - Томас... при мысли о том, что мальчику придется отыграть самоубийцу, сердце мистера Уэста нехорошо застучало. Фолкнеру-то что, он взял след, как опытная ищейка и не успокоится, пока не выведет Уолпола на чистую воду...
- Это, по меньшей мере, рискованно, - подумав, продолжил Герберт, чувствуя кожей взволнованный взгляд.- Опиум - коварная штука, и очень сложно подобрать дозу, которая погрузит пациента в глубокий сон без последствий и не убьет его. Я... я не могу рисковать здоровьем Томаса, - "ставшего мне сыном", хотел добавить он, но просто молча пожал руку Чаттертона.
Спору нет, предложенная сквайром схема была элегантна и совершенна, как подобает настоящей ловушке для крупного зверя, и сэр Уолпол непременно должен был повестись на приманку, но... дело касалось непосредственно жизни Чаттертона, и именно потому доктор был против. Конечно, великосветского нахала, считавшего, что весь Лондон принадлежит ему следовало проучить, но... он вспомнил тщательно отмеренные минимы лауданума, медленно растворяющиеся в вине. После долгих экспериментов над собой, ему удалось подобрать дозу, почти не вызывающую негативные эмоции и погружающую в мир грез... но имеет ли он право отдавать своего сына во власть опиумного демона, пусть и на краткое время? Не дрогнет ли его рука над чашей с вином?
Фолкнер пристально смотрел на Уэста. Он увидел в глазах друга всю тревогу и сомнение, переполнявшие его душу. Подумать только, прошли от силы сутки с той минуты, как они впервые увидели Томаса, а Герберт уже говорит о нём с такой отеческой нежностью. И Томас, видно, отвечает ему такой же безыскусной и тёплой любовью. Фолкнер невольно вспомнил собственных сыновей, их звонкие голоса, обсуждающие очередную прочитанную книгу, их смех, разносящийся по дорожкам старого парка в Олдерли.
Решение и ему самому далось ценою долгих колебаний и сомнений.
- Да, Герберт, ваша роль в спасении Томаса будет важнейшей, - твёрдо сказал он. - Я верю в ваш опыт и хладнокровие.
Сказал - и тут же задался вопросом: а если бы речь шла не о Томасе, а о его сыне? Доверил бы он жизнь Квентина Герберту Уэсту? Старый сквайр прислушался к себе и уверенно ответил: да, доверил бы.
Томас же не слишком отчётливо представлял себе, что должно произойти. Одно он понимал: если он доверится отцу (мысленно Томас уже называл доктора именно так), то всё кончится, и не надо будет ждать смерти за каждым углом. А это значит, он снова сможет писать и печататься, и для него, для матери и сестры Мэри начнётся новая, полная надежд жизнь.
- Я...я сделаю все, что в моих силах, - окрепшим голосом ответил Уэст. Он чувствовал, что без его помощи Фолкнер не сможет устроить свою ловушку, и жизнь Томаса будет все время находиться в опасности. Значит именно он должен выполнить свою часть работы "на отлично". - Томас, вы доверитесь мне?
Ох, как это непросто, когда самый близкий человек смотрит на тебя и ты понимаешь, что держишь жизнь в своих руках. Но... иначе нельзя, он сам встал на этот путь, когда помог Дэвиду вытащить из-под кареты юношу в заношенном сюртучке, и тем более - когда они пустились в опасную погоню за истиной. Герберт проверил нужные пузырьки в своей сумке, радуясь собственной предосторожности. Взгляд его, когда доктор поднял его на юношу и сквайра, был тверд и спокоен.
Фолкнер встал и крепко пожал руку Уэсту.
- Бог всегда на стороне правды, - промолвил он. - С Его помощью мы спасём...- он понял, что уже не ошибётся, сказав это, - твоего сына.
"Твоего сына"! В душе у Уэста все затрепетало,словно он вдохнул бодрящий ветер с моря. Все получится, непременно получится, и он сможет назвать Томаса своим сыном не только перед Фолкнером, но и официально, по всем правилам запутанного гражданского права.

[Jack Stapleton]

Остаток обеда прошёл быстро и почти в молчании. Убрав со стола, Мэндерс достал из буфета бутылку каберне и отнёс её наверх, в библиотеку. Там слуги уже приготовили для доктора стол и свечи.
Забравшись с ногами в большое кресло, Томас взволнованно наблюдал, как Уэст расставляет на столе склянки с лекарствами.
- Моя матушка делает настои из трав, - сказал он. - Когда я был маленький, мы с Мэри иногда собирали травы возле церкви... Я не могу вспомнить ни одного названия, зато помню запахи. Сейчас август, на холмах, наверное, цветёт вереск... Он пахнет солнцем. - Юноша с опасливым любопытством поглядел на тяжёлый флакон с притёртой пробкой. - Значит, я усну? Как в детстве... матушка давала мне молоко с травами, и я засыпал... и видел чудесные сны.
Расставив флаконы и бутылочки в ведомом одному ему порядке, доктор зажег еще несколько свечей и улыбнулся Томасу, с детским любопытством следящим за происходящим. Решив, что вечер будет долгим, он оседлал подлокотник кресла, в котором устроился Чаттертон, и нежно коснулся губами волос юноши.
- Ты ведь непременно покажешь мне свой родной город и заросшие вереском холмы? - тихо спросил мистер Уэст. - И познакомишь меня со своей семьей? Кажется, я уже полюбил ее так же, как люблю тебя, ведь в них - твоя кровь и твое отражение, мой мальчик. И я бы очень хотел побывать в Рэдклиффской церкви и, - его голос на секунду пресекся, - помолиться там с тобой. Ведь я благодарен Господу Всеведущему, что сплел нити наших жизней в одну и уже не представляю, как я жил до знакомства с тобой. Мой Томас. Мой маленький солнечный лучик, - он обнял юношу за плечи....
Томас обернулся и застенчиво прижался щекой к его плечу. Хотелось говорить сразу и обо всём - и о сером доме под черепичной крышей, где сейчас шьют у окна матушка и Мэри, и о том, как по утрам над церковью чисто и грустно поёт колокол, и о лучах солнца, которые дрожат и пляшут в витражах стрельчатых окон, и о фантазиях, в которых он проводил долгие часы детства... Ему вдруг захотелось говорить стихами - но слова разливались и выплёскивались, не желая укладываться в строчки.
Мысли о пережитых злоключениях и предстоящей ночи отошли в тень. Сейчас, ощущая заботливое тепло рук Уэста, Томас думал только об одном - он теперь самый счастливый человек в Лондоне. Может быть, не так уж несправедлива судьба, давшая ему самое дорогое, что только может быть у человека - давшая ему отца?
Герберт поцеловал юношу в высокий чистый лоб и отошёл к столу. Наполнив вином стеклянный бокал, он, затаив дыхание, отмерил в него несколько капель опиума. По поверхности рубиновой жидкости разошлись круги.
- Ты доверишься мне, мальчик мой? - повторил он, глядя на успокоившееся вино. Да, доза вроде была подобрана верно, но кто знает, как на нее отреагирует организм Томаса. Ведь мальчик последние дни исключительно плохо питался, и это могло привести к сердечной слабости. Но дольше ждать было нельзя - сумерки уже опустились на Лондон и к полуночи Чаттертон с ларцом должен был быть уже на чердаке угрюмого холборнского дома. При мысли о том, что юноше снова придется возвращаться в комнатушку с низким сводом, с которой было связано столько дурных мыслей и разочарований, глаза хирурга на миг потемнели.
- Это будет последний раз, обещаю, - он взглянул на Чаттертона. - Ты не вернешься на этот гнусный чердак больше. Как представлю, тебя, приходящего туда промозглыми вечерами, с пустыми карманами и голодным желудком, сердце сжимается... одно только успокаивает - этого больше не повторится. Теперь начнется новая, совершенно другая жизнь. - "Остается только пережить эту ночь - тебе и нам всем", - внутренне добавил он, прикидывая, успеет ли домой за пистолетом или же мистер Фолкнер поделится одним из экземпляров своей богатой коллекции.
Уэст перелил содержимое бокала во флакон, плотно закупорил его и опустил в карман камзола. В эту минуту в библиотеку вошёл Фолкнер. Он был в тёмном дорожном костюме, а в руках держал два кавалерийских пистолета искусной работы.
- Заряжены, - кивнул он, передавая один доктору. - Мало ли чего можно ждать от людей этого... наёмника.
- Ты читаешь мои мысли, - улыбнулся Герберт. - А где ларец?
- Внизу, - ответил Фолкнер. - Нужной бумаги в нём, конечно, нет, но я успел сделать копию. Боюсь, чернила чересчур яркие, да и готический шрифт мне не слишком удался - но для дилетанта сойдёт. Подозреваю, наш ночной гость не озаботится этими подробностями, по крайней мере, там, где нет возможности зажечь яркий свет.

[Jack Stapleton]

Двое мужчин и юноша спустились по лестнице. У крыльца их ждал экипаж Фолкнера, запряжённый парой вороных - в темноте он весь казался огромной зыбкой тенью, и лишь глаза коней поблёскивали в зловещем мраке, окутавшем лондонские улицы.
Экипаж медленно катил в направлении Холборна. Чаттертон, совсем как накануне, склонил голову на плечо Герберту. Он почти не боялся. Ведь теперь рядом с ним был отец...
Они остановились на углу. Едва Фолкнер первым вышел из кареты, как к нему приблизилась тёмная тень - это был Дуглас.
- К дому больше никто не подходил, - доложил верный слуга. - Хозяйка заперла двери и погасила огни с полчаса назад. Но чёрный ход не заперт - очевидно, для жильца.
- Не будем пренебрегать такой возможностью, - решил Фолкнер.
Герберт медленно поднимался по узкой, пропахшей кошками, лестнице (пистолет оттягивал карман, словно внушая уверенность), чувствуя взволнованное дыхание Чаттертона. Еще бы, ведь Фолкнер затевал откровенно опасную игру, и если Уолпол догадается об обмане куда раньше срока, плохо придется им всем. Где-то позади пыхтел сам сквайр, вполголоса ругая "строителей этаких змеюшников" и периодически попадающихся под ноги кошек. Ступенек было так много, что доктор Уэст откровенно взмок и со всем пуританским пылом возблагодарил небеса, когда они миновали третий этаж.
Вот и чердак. Неприютный в свете единственной свечки, с паутиной по углам и единственным пыльным окошком - даже не верится, что он мог служить жильем человеку. Но в этом убеждали стопки рукописей и отдельные листы, усеивающие пол, небрежно брошенные на продавленный топчан предметы одежды и ночной горшок, выглядывающий из-под грязной простыни.
- Так ты и жил, мальчик мой? - потрясенно прошептал хирург.
- Здесь было лучше, чем в Шордиче, - признался Томас. - Конечно, та комната была получше, но я снимал её вместе с одним бедным клерком... а мне иногда так нужно было побыть одному, - он кивнул на свой стол, где стояли перо и позеленевшая медная чернильница. - Я старался писать по ночам, когда мой сосед спал.
- Господи, - простонал Герберт. От знакомых писателей он слышал, как иногда мешает работать чьё-то присутствие рядом... но в горле вставал ком при мысли, что залогом спокойного творчества стала эта крысиная нора.
Фолкнер подошёл к окну. На улице не было ни души. Порыв ветра громыхнул ставней в доме напротив, откуда-то издалека донёсся лай уличного пса - и всё стихло.
"Да, такие ночи просто созданы для преступлений".
Герберт помог Томасу снять сюртук и повесил на спинку кровати.
- Надеюсь, Уолпол не обратив внимания на новую одежду, - заметил он. - Где у тебя стаканы, Томас?
Юноша снял с единственной полки оловянную кружку.
- Некоторым хозяйкам следовало бы оторвать руки, - пробормотал доктор. - Пей прямо из склянки, малыш.
Томас осторожно пригубил терпкую жидкость и, набравшись храбрости, выпил ее залпом. По телу разлилось приятное истомное тепло, и он свернулся на давно продавленном топчане, накрывшись собственным сюртуком. В свете неровно пляшущего огонька свечи было заметно, как постепенно замедляется его дыхание и все тише трепещут ноздри. Не знавший подробностей действия лауданума, Фолкнер попятился - ему казалось, что юноша медленно умирает во сне, но следящий за пульсом Чаттертона доктор предостерегающе поднял руку. "Все в порядке. Он пробудет в таком состоянии около получаса а потом очень медленно начнет просыпаться", - почти не разжимая губ, прошептал Уэст. - "Я не стал рисковать и затягивать сон".
Он оглянулся, едва не задев макушкой скошенный потолок; может быть, как место для поэтического уединения, чердак и был хорош (и то с известной натяжкой), то как место укрытия двоим мужчинам он решительно не годился. Подумав, хирург решил укрыться за единственным стулом, накрытым рваным сюртуком, и постарался не задумываться, во что обратятся его чулки после близкого знакомства с занозистыми досками пола.
Фолкнер поставил кружку рядом с изголовьем и высыпал в неё щепотку яда из коробочки. Потом положил саму коробочку с запиской на стол и, стараясь ступать как можно бесшумнее по скрипучим доскам, проскользнул за дверь каморки, благо она открывалась внутрь.

[Jack Stapleton]

Томительно ползли минуты. Слабый огонёк чуть трепетал, отбрасывая отсветы на бледное, словно высеченное из мрамора, и такое же неподвижное лицо Томаса. Обоим мужчинам казалось неестественно громким биение их собственных сердец. Но вот снаружи процокали по мостовой копыта одинокого всадника и замерли рядом с домом. Ещё минута - и внизу, всё приближаясь, заскрипели на разные лады рассохшиеся ступени. Незваный гость был не слишком осторожен.
Вот в дверях появился высокий, крупный человек, до бровей закутанный в чёрный плащ. Некоторое время пришелец молча стоял, пристально разглядывая кровать и маленькую, словно скорчившуюся фигурку Томаса. "Похоже, наш гость плохо знает токсикологию, - мелькнула у Уэста насмешливая мысль, - иначе бы он заподозрил неладное. Не было ещё такого, чтобы отравление мышьяком обходилось без рвоты и прочих неромантических подробностей".
Незнакомец опустил край мешавшего ему плаща и, подойдя к столу, быстро сунул в карман записку от мнимого Кросса. Луч слабого света осветил непривычно бледное лицо сэра Хорэса Уолпола.
Герберт задрожал за своим стулом. Вдруг сэру Уолполу придет в голову проверить, насколько успешно прошло отравление, и он решит перерезать горло спящему мальчику? Врач нашарил пистолет в кармане, едва не перевернув стул, но ночного гостя не интересовали подобные мелочи. Он уверенно прошел к ларцу, вытащил его и, не утруждаясь открыванием замочка, грубо вскрыл ножом. Драгоценные обрывки пергамента, словно мотыльки, порхнули ему под ноги, пока он искал необходимый документ. И что особенно потрясло хирурга: негодяй был спокоен, совершенно спокоен: роясь в шкатулке, он насвистывал мотив веселенькой оперетты, пока из груди его не вырвался приглушенный победный вопль.
- Есть! - он торжествующе потряс в воздухе подделкой Дэвида. Мистер Уэст еще раз подивился тому, как его друг все тонко рассчитал: в блеклом свете приоткрытой двери не была заметна сфабрикованность документа, и распаленный эмоциями, сэр Хорэс попался на крючок.
В эту самую минуту Дэвид Фолкнер взвёл курок пистолета и резким толчком захлопнул дверь.
Уолпол обернулся, сжимая в руке лист пергамента. Его широкое лицо побледнело ещё больше и само стало по цвету похожим на поблёкшую хартию.
- Не так быстро, сэр, - сказал сквайр, направив на убийцу дуло пистолета.
- А-а, - процедил Уолпол, изо всех сил пытаясь сохранить хладнокровие. - Любитель старинных церквей. Я должен был догадаться, что вы неспроста ко мне пожаловали!
Его рука потянулась к левому боку - как видно, он тоже позаботился об оружии - но тут из укрытия выскочил Герберт Уэст и навёл на Уолпола свой пистолет.
- Проклятье! - процедил Уолпол и, выронив оружие на пол, молниеносно разорвал пергамент на куски и выбросил в окно.
- Теперь вы ничего не докажете! - выкрикнул он. - Мальчишка мёртв, а документ уничтожен!
- Вы просчитались в обоих случаях, - Фолкнер ногой отшвырнул пистолет под кровать. - Во-первых - документ, который вы ищете, в надёжном месте. Если бы вы не были так уверены в успехе, то заметили бы, что чернилам на разорванной вами бумаге нет и нескольких часов... А во-вторых...
- А во-вторых, - сейчас обычно миролюбивый доктор Уэст и правда был похож на каретную собаку, готовую вцепиться в горло врагу, - если бы вы были чуточку наблюдательнее, то заметили бы, что ваш мышьяк лежит там же, где вы его оставили, и мистер Чаттертон всего лишь спит под воздействием далеко не столь опасного опия. Кстати, ему самое время просыпаться.
Не убирая пистолета, доктор присел на топчан и укрыл юношу еще одним сюртуком, зная, как холодно бывает просыпаться после опиума. Карие с зеленцой глаза гневно глядели на изобличенного преступника, похожего, как показалось, Герберту, на обложенного со всех сторон медведя. Круглые глаза писателя затравленно смотрели, обшаривая обстановку чердака, но пути к бегству не было, и лица его противников не сулили никакой пощады.
- Эмммм... - может быть, мы попробуем договориться и замять скандал? - рука Уолпола нерешительно потянулась к объемистому карману.
- И сколько, по-вашему может стоить жизнь человека? - с металлом в голосе спросил Фолкнер, не убирая пальца со спускового крючка.
- Если говорить о той сумме, которую я пожертвовал накануне... - Уолпол облизал губы, - что вы скажете на то, чтобы увеличить её, скажем, в десять раз? Я богат. Мне под силу сдержать слово.
- А сколько, по-вашему, стоят оскорбления? - продолжал сквайр, сдвинув к переносице густые седые брови, делавшие его в эту минуту похожим на старого волкодава, вышедшего один на один с диким кабаном. - Сколько стоят разбитые надежды, унижения, нищета, голод, наконец? Всё то, на что вы обрекли мальчика, не пожелав разобраться в его судьбе? Право, - прибавил он с недобрым подобием усмешки, - вам проще и дешевле будет проглотить содержимое этой коробочки.
- Обрёк? - переспросил Уолпол. - А знаете ли вы, мистер филантроп, что этот мальчишка начал свою карьеру с подлога? Те стихи, которые он мне прислал, он сознательно выдал за творчество поэта пятнадцатого века.
- А разве стихи имеют ценность только после смерти их создателя? - пылко возразил Уэст. - Разве людей во все времена не волновало одно и то же - красота природы, движения человеческой души? Можно подумать, что за стенами Эльсинора Гамлет не был бы Гамлетом! "Что значит имя? Роза пахнет розой..."
- Оставь цитаты для дружеского круга, - прервал его Фолкнер. - Мы должны обеспечить нашему незваному гостю надёжное пристанище на эту ночь.
- Я бы кликнул полицейских да и отправил его в тюрьму, - брезгливо проговорил хирург. - Так нет же, вывернется, небось и судью подкупит, и прокурора. Фолкнер, лично я не знаю, как быть - ну поймать-то мы его поймали, разоблачили, но... не оказались ли в положении человека, держащего тигра за хвост?
В это время веки Чаттертона дрогнули, и мальчик открыл глаза. Не разобравшись со сна, он подумал, что встреча с доктором и сквайром ему привиделась, что теперь и навсегда впереди - только беспросветное существование, голод и горькое разочарование в чудесной сказке. Когда ему на глаза попалась фигура его мучителя, Томас задрожал - выходит, лорд Уолпол выследил его в единственном, казавшемся безопасном месте, на холборнском чердке?! Юноша испуганно замер в постели, стараясь не дышать, но поздно - сэр Хорэс заметил его.
Ни Уэст, ни Фолкнер не ожидали столь быстрой и внезапной перемены на лице убийцы. Из жёлтого оно стало серым, как пепел в камине, брови взлетели до самого парика, глаза остановились на лице юноши, а потом из горла вырвался хриплый крик.
- Нет! Не может быть! Ты был мёртв... опий... ты всё равно бы сдох! Оттуда не возвращаются!
Фолкнер искоса взглянул на Томаса и невольно вздрогнул. Лицо юноши было бледным, движения - замедленными, а зрачки сделались величиной с булавочную головку, отчего глаза в полумраке казались неестественно светлыми и невидящими. Будь он суеверен, то и сам принял бы Томаса за выходца с того света.
Томас, не понимая, что вызвало у его врага этот суеверный ужас, огляделся по сторонам, ища лица друзей. Это лишило Уолпола остатков здравого смысла.
- Не подходи! - он попятился, вскочил на стол, потерял равновесие, споткнувшись о медную чернильницу, и всем телом упал на хлипкую оконную раму. Тошнотворный хруст дерева, звон стекла, крик - и то, что минуту назад было знаменитым лондонским писателем, рухнуло на булыжную мостовую.

[Jack Stapleton]

- Мальчик мой, с тобой все в порядке? - не обращая никакого внимания на Уолпола, хирург опасливо присел на край топчана и крепко прижал к себе худенькое дрожащее тело. - Прости, что я не предупредил - я никак не мог ожидать такой развязки; мне казалось, что с нервами у сэра сочинителя все же покрепче. Только... - он выжидательно взглянул на Фолкнера, - нас не упекут в полицию? Все же он выпал с чердака, который снимал Томас, это подтвердит хозяйка, и если судья и вправду окажется другом покойного, он решит раскрутить дело, и...
Он ободряюще коснулся волос юноши. Тот все еще плавал в зыбких опиумных грезах, считая произошедшее с ними на чердаке лишь одной из них, но откуда-то из глубин сознания пришло понимание: главная угроза его жизни ушла, можно забыть об унижениях, которым подвергал его сэр Уолпол и о его циничных советах "бросить это литературное баловство". И в этом помогли ему друзья. Друзья, медленно повторил он про себя. У него никогда не было друзей... и отца. До вчерашнего дня.
- На этот счёт можно не беспокоиться, - усмехнулся Фолкнер. - Дуглас ведь на своём посту! Когда подоспеют молодцы с Боу-стрит, он расскажет им какую-нибудь историю о пьяном, который перепутал адреса и, ухитрившись влезть на чужой чердак, вывалился в окно. А мы за это время успеем вернуться домой.
Он подобрал с пола пистолет Уолпола, сунул его в карман и первым начал спускаться по лестнице. За ним, поддерживая Томаса, следовал Уэст. Выйдя через чёрный ход, они поспешили к карете. И как нельзя вовремя: в доме вспыхнул свет, захлопали двери, а со стороны мостовой доносились перепуганные голоса разбуженных шумом соседей:
- Бог мой, человека убили!
- Что стряслось?
- Под экипаж угодил?
- Да вон окно на чердаке разбито! Небось оттуда и упал.
- Джентльмен? Что он тут забыл-то?
- А может, живой ещё? Лекаря зовите!
- Мистер Кросс!
- Какое там живой! Говорю вам, шею свернул!
- Да я всё видел! - перекрыл общий шум уверенный, с гэльским акцентом бас Дугласа. - Пьяный он был, лорд ваш, это и слепому видно. Вот и вывалился из окна. Видать, думал, что в свой замок воротился.
Уже на кожаных подушках сидения Уэст облегченно перевел дух. Все было в порядке, Томас тихо дышал рядом, и Фолкнер был как обычно, добродушно-спокоен. Врач еле заметно вздохнул: в нем заговорила пуританская совесть, как всегда, проснувшаяся в самый неблагодарный момент - наследие старого Уэста-гавкера.
- И все же, мне кажется, наказание для этого грешника было чрезмерным, - медленно произнес он. - Если бы сэр Хорэс остался жив, он сумел бы написать опровержение, восстановить доброе имя Томаса в литературных кругах, писать собственные произведения, честным трудом очищая душу и покаяться перед смертью, чтобы чистым и прощенным войти в Царство Божие. Сейчас же, его душа, смятенная и полная внутреннего яда, мечется в аду, где ей за все злодеяния предуготована вечность в серном пламени у подножия Дворца Вельзевулова. Справедливо ли это, друг Дэвид?
Чаттертон с удивлением взглянул на отца: длинное лицо доктора приобрело несвойственную ему скорбную серьезность, и мальчик понял, что хирург действительно беспокоится об участи бесплотной души его гонителя. Герберт приобнял его одной рукой и замолчал.
- Я думаю, так распорядилась судьба, - серьёзно ответил Фолкнер. - Даже если бы мы сдали его полиции, боюсь, он бы не сумел извлечь никакого душеспасительного урока из такой развязки. Ведь на преступление его толкнули уязвлённая спесь и зависть. Боюсь, он бы до конца дней не смирился с тем, что его позорная тайна известна кому-то... даже если бы её не обнародовали. Такие люди живут ради земной славы. Да и наконец, - он попытался шуткой сгладить обстановку, - навряд ли на небе романы о чертовщине считаются достойным трудом.
Большие церковные часы гулко пробили полночь. Ветер гнал тучи в сторону Темзы, и бледный серпик луны покачивался среди них, как ладья в бурном море. Колёса мерно стучали по булыжной мостовой, отсчитывая секунды новой жизни Томаса Чаттертона, его покровителя и его отца...

Оно прекрасно же)

[lady orbit]

Jack Stapleton, очень увлекательно, обязательно прочитаю до конца

[lady orbit]

Solar Ray, а можно скачать одним файлом? Была бы очень признательна)

[Jack Stapleton]

Solar Ray, yadi.sk/d/9jB2AiMP7YpZY

Jack Stapleton, спасибо!

[lady orbit]

Jack Stapleton, спасибо!