Табличка IV
Письмо к Олинфу. Судебные страсти Диомеда. Необычный способ почтить богов. Я попадаю в безвыходное положение. Засада на крыше и признание Хлои. Снова этот звук! Тень на склоне Везувия. Возвращение крашеной сандалии.
Письмо к Олинфу. Судебные страсти Диомеда. Необычный способ почтить богов. Я попадаю в безвыходное положение. Засада на крыше и признание Хлои. Снова этот звук! Тень на склоне Везувия. Возвращение крашеной сандалии.
читать дальше Я сидел на террасе со связкой вощёных табличек, покусывая широкий конец стилоса и то и дело отгоняя Снупуса: пёсик устроил настоящую охоту на свободный конец гирлянды, которую доплетала Нидия, примостившись рядом со мной. Послание к наставнику никак не складывалось. Прошла уже неделя, как я обосновался в храме Изиды, и за это время на пути нашего расследования не возникло ни одной новой вехи! Вдобавок Олинф не ответил и на предыдущее письмо, и все вопросы, тревожившие меня, так и висели в воздухе.
— Просто пиши обо всём, что происходит, — посоветовала Нидия, вынимая из корзины очередной цветок, — а он разберётся, что важно, а что нет…
Восхищённый столь простым и мудрым решением, я пристроил табличку на коленях, попутно цыкнул на Снупуса, опять подбиравшегося к гирлянде, и принялся выводить строку за строкой:
«Мастеру Олинфу шлёт привет его друг и ученик Антоний! С тех пор, как я отправил тебе моё первое послание, жизнь в храме вошла в привычную колею и никакими новостями не отмечена. Однако, помня твой рассказ о лепте, которая может перевесить целое состояние, я изложу всё по порядку, в надежде на то, что в общем ворохе событий для тебя блеснёт такая чудо-монетка.
За эту неделю я свёл знакомство ещё с двумя постоянными посетителями храма — Диомедом и его женой Лукрецией. Вот уж кто всерьёз уповает на могущество Изиды: почти каждый день они советуются с оракулом и денег для пущей верности не жалеют. Кстати, спешу тебя обрадовать: Диомед ни разу не упомянул о строительстве нового корабля, так что вряд ли он будет в обиде, если ты оторвёшься от наковальни и выкроишь время для моих писем. Сейчас наш торговец поглощён идеей выставить свою кандидатуру на выборы магистрата, а чтобы привлечь на свою сторону как можно больше людей, собрался устроить игры, каких Помпеи не знавали уже давно — с гладиаторами и осуждёнными преступниками. И если о первых судачат в каждой харчевне, то со вторыми дело обстоит не так благополучно. Поэтому Диомед целыми днями пропадает на форуме, выведывая, не собираются ли кого-нибудь засудить и отправить на арену. Однако всё, чего он пока добился — ввязался сам сразу в шесть или семь тяжб, и, если так пойдёт дальше, игр его кошелёк уже не потянет. Спасибо ещё, что наше расследование его не интересует.
Теперь о расследовании. При первой же возможности я с помощью Нидии тщательно осмотрел лужайку, где она обнаружила отпечатки лап чудовища. Пусть даже место возле заборчика достаточно укромное, сухая погода и сандалии досужих прихожан сделали своё дело — от зловещих отметин не осталось и следа. По моей просьбе Нидия, как и обещала когда-то, попыталась нарисовать их палочкой на земле, но ей пришлось бросить это занятие, когда во двор храма заглянул Главк. Случайно услышав наш разговор, он присоединился к нему и даже рассказал пару греческих преданий об адских псах. Правда, в отличие от мемфисского демона, у собак из его историй по нескольку разномастных голов и ещё какая-нибудь пакость на хвосте, так что нам и опыт Геркулеса не в помощь.
Надо сказать, что Главк в последнее время зачастил в храм, хотя по-прежнему не поклоняется Изиде — к немалому раздражению Арбака, который, увы, не разделяет моих дружеских чувств к афинянину. И вдвойне обидно, что их не разделяет Иона, которой он всячески выказывает свою привязанность. На мои расспросы она ответила только, что у Главка нет цели в жизни и совершенно невыносимые друзья. О том же, почему она вдруг поверила в легенду, я и заикаться перестал. Я предположил бы даже, что именно Иона могла видеть светящуюся тень, если бы не одно «но» — уж Нидия, знавшая все подробности той ночи, не стала бы скрывать это от меня. Любопытно, кстати: когда я исполнил просьбу сестры и передал Арбаку её предупреждение, тот, как мне показалось, не столько встревожился, сколько даже обрадовался. По-видимому, он высоко ценит привязанность Ионы — или её намерение, в отличие от меня, принести обеты.
Наш таинственный бородач из лектики больше не появлялся, однако вчера произошёл странный случай, вновь напомнивший о нём. В то утро я ходил с Нидией срезать цветы для гирлянд и, освободившись к полудню, заторопился назад в храм. Заглянув во двор, я вдруг увидел в тени крыльца Иону и Арбака, который, крепко держа её за руки, что-то горячо и убеждённо говорил ей. Слов я, правда, разобрать не мог — до меня долетел лишь обрывок фразы, вроде бы «белый ибис на пруду». Я уже собрался уйти, чтобы ненароком не попасться им на глаза, но тут случилось неожиданное: что-то, крутясь в воздухе, просвистело почти над самой головой Арбака и с глухим стуком шмякнулось в траву. Иона — её, по счастью, даже близко не задело — вскрикнула и убежала на крыльцо, а я, тут же вспомнив про стрелка с тростниковой трубкой, со всех ног бросился к месту падения снаряда. В этот раз он никуда не девался: на земле лежал диск, с каким обычно упражняются атлеты.
Пока мы разглядывали новую улику, со стороны лужайки к нам вдруг подбежал Главк, весь взмокший и запыхавшийся, в одной набедренной повязке.
«Осторожнее! — выпалил он. — Я же тебя убить мог!»
«И у тебя почти получилось, — огрызнулся Арбак. — Позволь напомнить, что здесь у нас Помпеи, а не Олимпия, и в храм вообще-то приходят молиться, а не играть мускулами!»
Я не стал дальше вслушиваться в их ссору и поднялся к Ионе. Она нисколько не пострадала, но вид у неё был какой-то растерянный: она только отмахнулась от меня и молча проводила глазами афинянина, который круто повернулся и исчез за воротами.
Я ни на минуту бы не поверил, что мой новый друг способен причинить кому-то вред, тем более вот так, средь бела дня. Впрочем, не прошло и двух часов, как всё прояснилось само собой. После богослужения, когда мы с Арбаком играли на террасе в сенет* (вернее, он пытался обучить меня этой мудрёной игре), Главк появился снова — на этот раз приличествующе одетый и донельзя смущённый.
«Я хочу попросить прощения, — произнёс он, виновато опустив голову. — Видите ли, на моей родине говорят, что всякие упражнения тела угодны богам. Красотой движений мы радуем их не меньше, чем красотой поступков. Я всего лишь хотел по греческому обычаю почтить Изиду, которую так любят в вашем городе — но немного не рассчитал силы броска… и, конечно, испугался за тебя и за прекрасную Иону. Я бы не простил себе, если бы с вами что-то случилось», — добавил он, подняв на нас свои чистые голубые глаза.
Слушая его, Арбак постепенно смягчался и под конец намекнул, что Главку стоило бы познакомиться с египетскими обрядами — так, дескать, будет спокойнее для всех, в том числе и для храмового имущества.
Итак, по крайней мере, одна из загадок разрешилась быстро и благополучно, чего нельзя сказать о ночных прогулках Петра. За эту неделю я ещё дважды просыпался от его шагов, и всякий раз повторялось то же самое — крыша, светильник и непонятный знак в воздухе. Я пробовал заговорить с ним, но Пётр — орешек ещё потвёрже Ионы и при первых же намёках уходит в глухую оборону. А что бы ты мне посоветовал, учитель?..»
На моё письмо упала тень. Я вздрогнул, выронил стилос и, подняв голову, увидел перед собой Арбака.
— Вот ты где, Антоний! Пойдём, нам нужно поговорить наедине.
Я отложил недописанную табличку в сторону — подальше от Снупусовых лап — и отошёл вслед за ним в дальний угол террасы.
— Олинф ведь подозревал Петра, верно? — с места в карьер начал Арбак, внимательно глядя мне в глаза. Я растерянно закивал, ещё не понимая толком, куда он клонит. — Ну так, скажу я тебе, не зря. Ты знаешь, что этот раб ночью бродит по крыше?
Я снова кивнул, понимая, что скрывать правду уже бесполезно.
— И что бы сделал в таком случае наш прозорливец? — продолжал жрец, по-прежнему не сводя с меня глаз.
— Не рубил бы сплеча, — ответил я, с трудом сдерживая волнение.
— Я и не собираюсь. Сперва подстерегу его, выясню, что он замышляет, прижму к стенке и потребую объяснений. Вернее, мы потребуем. Разве не твоя задача — оберегать меня в ночное время, когда силы тьмы властвуют безраздельно?
Не знаю, как насчёт Петра, а вот я действительно почувствовал себя припёртым к стенке. С одной стороны, указания Олинфа были чёткими и ясными — следить за всеми в храме, выведывать правду и, да, охранять Арбака. Притом же мой наставник и сам не снимал подозрений с Петра! А с другой — я не мог отделаться от мысли, что моё участие в этой затее сильно смахивает на предательство. Если бы Олинф и вправду мог дать нам совет!
— Так что же? — Арбак смерил меня долгим испытующим взглядом. — Ты согласен?
Я подумал о том, что без меня Петру, если его накроют, наверняка придётся ещё хуже, а я хотя бы смогу облегчить его участь. И, главное, до ночи ещё есть время, чтобы известить наставника, а уж он непременно что-нибудь придумает!
— Согласен, — выдавил я. Сердце ухнуло куда-то в желудок, точно в жерло Везувия. — Но… может быть, стоит предупредить о нашем плане Олинфа?
— Отчего же, предупреди, — неожиданно легко согласился Арбак. — Вдруг любопытство в нём пересилит отвращение к нашим святыням?
Весь вечер я тщетно прождал Нидию с ответом и совсем бы упал духом, если бы вчерашняя история с диском не получила неожиданного продолжения. Перед ужином в храм доставили шесть амфор с лучшим фалернским вином — от Главка в знак примирения. Довольные жрецы позвали к столу Ксению и Хлою, и трапеза затянулась допоздна. К ночи Кален уже похрапывал в подушку, и, глядя на Арбака, клюющего носом над кистью винограда, я приготовился вздохнуть с облегчением, но тут он встряхнул головой и слегка нетвёрдо, но решительно спросил:
— Так что там насчёт нашей засады?
— Может, не стоит? — я робко кивнул на стол со следами пирушки. — Вино всё-таки было крепкое, да и в легенде говорится…
— А дикие орхидеи уже отцветают, — Арбак многозначительно усмехнулся и встал с ложа. — Сговорились вы, что ли, с сестрицей — пугаете непонятно чем… Нет уж, пора положить конец загадкам. Идём!
По пути в мою спальню, расположенную ближе всех к лестнице на крышу, я клял себя на чём свет стоит. Право, легче было бы выйти с голыми руками на арену против Лидона или даже самой Стратоники! Что же я не открылся Петру раньше, не предупредил его, в конце концов?!..
Минуту за минутой мы молча сидели в полной темноте и тишине, которую нарушал только шорох сквозняков. Я молился всем богам подряд, чтобы Арбака сморил сон, а Петру хватило благоразумия не высовываться хотя бы сегодня. «Завтра же сам побегу к Олинфу, — пообещал я себе, — что бы там у него ни стряслось, и гори оно всё огнём». От напряжения и от выпитого вина у меня тоже начали слипаться глаза, но внезапно я почувствовал на своём плече крепкую хватку Арбака, разом выдернувшую меня из забытья.
— Слышишь? — раздалось у меня над ухом. — Шаги! Он опять здесь.
Я встряхнул головой, прогоняя остатки дремоты, и тоже различил в глубине коридора приближающийся стук подошв. Вот мимо двери прошла высокая худая фигура в знакомой мешковатой тунике и задержалась на миг, прислушиваясь. Как ни старался Пётр прикрыть ладонью трепещущий огонёк лампы, нам хватило и отсветов, чтобы узнать его лицо.
— Вот и попался, голубок, — Арбак довольно потёр руки. — За ним!
Он тихо поднялся и, придерживая край одежды, исчез за дверью. Мысленно взывая ко всем известным мне богам, я поспешил следом, надеясь, что ещё не слишком поздно. Пару раз я споткнулся на лестнице под гневное шиканье Арбака, но Пётр даже не обернулся. Как и в первую ночь, он подошёл к краю крыши и обрисовал в воздухе ту же фигуру. Он был, похоже, настолько поглощён своими заботами, что не расслышал и наших шагов за спиной.
— Что здесь происходит? — осведомился Арбак почти вкрадчиво, но в гулкой тишине его голос прозвучал так резко, что меня самого бросило в дрожь.
Пётр обернулся и при виде нас отпрянул, едва не рухнув вниз. Его смуглое тонкое лицо побелело от страха.
— Я услышал на площади какие-то звуки, — запинаясь, ответил он, — и решил проверить, в чём дело.
— А почему ты не воспользовался дверью, как все честные люди?
— Клянусь, господин, я не сделал ничего дурного, — Пётр понемногу овладел собой. — Я всего лишь посмотрел с крыши во двор.
— Во двор, говоришь? А зачем было лезть так высоко? — улыбка Арбака стала откровенно плотоядной. — Антоний, забери у него лампу и посвети в ту сторону. Видишь что-нибудь?
Я взял у Петра светильник, едва успев шепнуть ему: «Я с тобой» — однако, боюсь, мои слова до него не дошли. Держась за черепичную кровлю, я остановился на самом краю крыши и стал всматриваться в ночную тьму. Отсюда даже в неверном звёздном свете хорошо были видны улицы города, уходившие от храмовой площади, за ними — смутные очертания богатых вилл, окружённых садами, а ещё дальше, у горизонта, высилась тёмная громада Везувия. И вдруг где-то на склоне горы замерцал и вновь погас крошечный, едва различимый огонёк.
— Клянусь ладьёй Ра! — Арбак стиснул мою руку. — Это знак! Ну что, нечестивец, признавайся, кому ты его подал?!
К Петру окончательно вернулось самообладание. Он выпрямился, вскинув голову и скрестив руки на груди, готовый встретить любой приговор.
— Это не моя тайна, — произнёс он с достоинством, едва размыкая губы, — и от меня вы не услышите ни слова.
— Нет, ты полюбуйся, Антоний! — с издёвкой воскликнул Арбак. — Ещё один мученик выискался! Пожалуйста, я исполню твоё желание. Тем более Диомед недавно спрашивал, не собирается ли магистрат кого-нибудь отправить на арену…
— Воля ваша, — хладнокровно ответил Пётр, не опуская глаз.
— Постой, разве так можно?! — взмолился я. — Он ведь в самом деле ничего не сделал! Да и потом — мало ли откуда этот свет взялся… Я слышал, в том месте как раз должна быть пещера с подземным огнём.
— Если бы твой подземный огонь выбрался наружу, — с недобрым торжеством возразил жрец, — мы бы увидели зарево куда ярче. Нет, Антоний, это именно сигнал, такой же светильник — и, уверен, наш гордый друг скоро скажет, кто его зажёг и с кем он сговорился против меня…
— Нет, нет, господин! Не против тебя!
Снизу послышались торопливые шаги, и из люка показалась женская фигура, в которой я не сразу узнал Хлою. Она путалась в длинном покрывале, завязанном узлом на груди вместо одежды. Пышные растрёпанные волосы в беспорядке падали ей на плечи, в распахнутых от ужаса глазах стояли слёзы.
— Вот видишь, Хлоя, — вздохнул Пётр, — как я и думал, ничего у нас не вышло.
— Он думал! — возбуждённо перебила та. — Не слушайте его, господа, он всегда так — запирается и делает себе только хуже! Поверьте, Пётр пошёл на это только ради меня… и ради наших несчастных собратьев по вере, которые не могут больше прятаться в катакомбах!
— Что?! — я едва не задохнулся. — И ты тоже…?
— Да, я помогаю христианам! — почти обрадованно выпалила Хлоя. — Пётр лампой подаёт им знак, когда стража далеко. Его только отсюда и видно. Вон там, — она махнула рукой, — у подножия вулкана, в той стороне, где Болото колдуньи, там новое место их собраний!
— Хлоя, не надо… — запротестовал ошеломлённый Пётр.
— А ты не обманываешь? — Арбак сурово воззрился на неё.
— Нет, клянусь вам! Только отпустите Петра! И, умоляю вас, сохраните нашу тайну! Вам ли нас не понять — ведь ваша Изида тоже долго пряталась от злокозненного Сета, как говорится в сказаниях!
Я так и стоял с лампой в руках, и мысли метались в моей голове растревоженными пчёлами. Почему Олинф не предупредил меня об этом новом месте собраний? Или всё изменилось позже, когда я уже обосновался в храме? А вдруг Арбак не сдержит слова и даже Олинфа отдаст вместе с другими в лапы стражников? И что же — всему виной только моя нерешительность и недальновидность? Словом, было от чего прийти в отчаяние. И совершенно неожиданно прозвучал в наступившей тишине голос Арбака:
— Убирайтесь вниз, вы оба. Поговорим обо всём утром.
Хлоя повисла на шее у Петра и увлекла его в люк, что-то неразборчиво шепча ему на ухо. Мы остались на крыше вдвоём, но легче мне не стало.
— Вот так новости, — протянул Арбак. — Подумать только — проклятые безбожники использовали мой храм, посмеялись надо мной, жрецом Изиды! Ну ничего. Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним! Ты представляешь себе дорогу — как они сказали? — в общем, к болоту?
— Главк мне показывал, — я ухватился за последнюю возможность оттянуть время. — Но там слишком опасно, даже он не знает, как через него пройти!
— А кто сказал, что надо идти через болото? — ухмыльнулся жрец, и я понял, что вино всё-таки ударило ему в голову. — Они не дураки, эти христиане, соберутся где-нибудь поблизости. А вот уйти им будет некуда, кроме как в трясину! Тут-то они и попадутся. Ты со мной?
Я покорно кивнул. Уж если трезвого Арбака никому ещё не удавалось переубедить, то во хмелю… я даже и пытаться не стал. Оставалось лишь надеяться, что ночная прогулка охладит его порыв. Но, увы, я недооценил его целеустремлённость. Позади остались улицы и виллы, впереди петляла знакомая дорога, окаймлённая кустарником, а мы шагали всё дальше при свете единственной лампы. Плотные тёмные облака затянули небо, скрыв и луну, и звёзды. Вот уж никому не пожелаешь в такую ночь взаправду угодить в болото!
— Если мы их найдём, — обернувшись на ходу, распорядился Арбак, — ты вернёшься в город и приведёшь стражу. У тебя хватит масла в светильнике?
— Боюсь, что нет, — поспешно возразил я. — И потом, Олинф не велел оставлять тебя одного…
— Сдаётся мне, Олинфа мы скоро увидим, — промурлыкал Арбак, — так что я буду в безопасности. Похоже, мы уже близко, — он понизил голос, — чувствуешь, сыростью повеяло? Вот только почему так тихо? Будто и нет никого…
— Может, вернёмся? — набравшись храбрости, предложил я. — Недаром же сказано — не ходите в ночное время, когда силы тьмы властвуют безраздельно…
И, словно в ответ на мои слова, над склонами Везувия прокатился уже знакомый мне протяжный вой, ещё более гулкий и зловещий среди ночного безмолвия. И если при свете дня он заставил меня похолодеть, то теперь у меня чуть сердце из груди не выпрыгнуло. Арбак застыл как вкопанный, и лицо его стало похожим на выгоревший лист папируса.
— Что… что это? — с содроганием выдохнул он.
— Главк говорит, что такие звуки не редкость под вулканом, — ответил я, не вполне веря собственным словам. — То ли извержение, то ли землетрясение…
— Но ведь это не вулкан, — отрезал Арбак. — Это голос живого существа… собаки!
Я потерянно молчал.
— А что говорят другие здешние жители?
— Будто бы так воет чудовище храма Изиды… — с неохотой признался я, — когда ищет свою жертву.
— Я плохо помню саму тень, — хрипло, с расстановкой заговорил Арбак, — только свечение… но говорили, что очертаниями она напоминала собаку. С хвостом и острыми ушами. И на лужайке тоже нашли собачьи следы… Значит, легенда не обманывает?
— Тогда подавно лучше вернуться, — настаивал я. — Вдруг оно на нас кинется?
Только теперь я заметил отходящую от дороги тропинку к поляне у края болота, которую мельком видел во время прогулки с Главком. Мы подошли ближе: росистая трава серебрилась под звёздами, камыши стояли сплошной чёрной стеной — и ни единого следа человека!
— Если земля говорит правду, нас всё-таки перехитрили, — раздосадованно процедил Арбак. — Ты прав, Антоний — вернёмся в храм. Теперь нам их уже не поймать.
У меня прямо гора с плеч свалилась, даром что вой по-прежнему стоял в ушах. Я оглянулся напоследок и едва удержался от вскрика. Порыв ветра разогнал облака, выглянула луна, и на склоне горы передо мной на миг отчётливо предстала чёрная тень. Но не собачья, а, несомненно, человеческая — высокая и мощная, как будто сам Вулкан, хозяин подземной кузни, вышел посмотреть на дела смертных. Я потянулся протереть глаза, но видение бесследно исчезло.
Уже перевалило далеко за полночь, когда, зевая и еле передвигая ноги, мы добрались до храма Изиды. Поднимаясь на крыльцо, я споткнулся обо что-то небольшое и плоское: это оказалась сандалия из крашеной кожи. Я протянул её Арбаку, и мы увидели на подошве два аккуратных круглых отверстия, похожих на следы клыков — вот только расстояние между ними было раза в полтора шире моей ладони.
* Сенет — древнеегипетская настольная игра, ход которой воспроизводит путешествие души по загробному царству.