БАЛЛАДА О ТОМ, КАК ХОЛМС И ВАТСОН ПРЕДОТВРАЩАЛИ ПРЕСТУПЛЕНИЕ И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВЫШЛО
Я раскрашиваю псину - Псина действенней токсина, Я раскрашиваю псину, Приговариваю так: Если дядя шуганётся, Назову его "кормушка", Если Генри шуганётся, Назову его "биг-мак".
Подошли тут Холмс и Ватсон, Подошли и говорят: - Если Боська страшновата, Разве дядя виноват? Ты ведь мыслишь грубовато, Ты их любишь лишь за хату. Это Боська виновата, Это сам ты виноват!
Я раскрашиваю псину И при том вздыхаю тяжко, Я раскрашиваю псину, Приговариваю так: Если дядя шуганётся, Я скажу: "Аминь, бедняжка", Если Генри шуганётся, Я скажу: "Аминь, биг-мак".
Стучитесь ко мне, и я называю три вещи, которые вы, как мне кажется, умеете делать. Вы пишете по этому поводу небольшой комментарий и называете три вещи, которые вы уж точно НЕ умеете делать.
Поймал задачку от Stacy Mo: во-первЫх, играть на гитаре) - увы, не так хорошо, как мечтается, и давно не... Настроение что-то стало портиться от собственной музыки. Ну, это осень и ля-минор. во-вторых, жить в поместье Генри Баскервиля (причем давно) и при этом оставаться там незамеченным)) - у меня всегда наготове отмазочка: "Это вообще не я, а Хьюго, только я рамочку золотую на стене забыл". Что странно - обычно работает) в-третьих, держать Собачку там же, ловко скрывая ее от мистера Холмса, гостящего в соседней комнате)) - вот это меня не перестаёт удивлять. Единственное объяснение - натуре Холмса не импонирует поимка Босеньки без приключений на его, т.е. Холмса, двухкозырку. А теперь о том, что я не умею. Будем честными до конца, как говорил Alter Ego. Во-первых, рисовать. Непростительно для натуралиста, но факт. Могу срисовать животное с другого рисунка и даже с фотографии, но дальше мой талант не простирается. Во-вторых, водить что-либо сложнее велосипеда. Утешает одно - по нашей трясине никакой триумф техники не проедет В-третьих, спорить. Во всяком случае, долго. Рано или поздно сорвусь и либо уйду, либо наговорю лишнего.
И от WinterBell: 1) распознавать бабочек Про книгу о бабочках, я, наверное, раз сто уже рассказывал. Ту самую, затрёпанную до безарбузия и без обложки, которая до сих пор хранится у меня. С неё-то и началось. Удивительное ощущение - когда мимо тебя пролетает живая картинка, на которую медитировал в детстве. А самым забавным вариантом оказалось опознавать бабочек на вышивках. Но ведь живые же получаются! 2) видеть красоту во всем, даже в болотах Если бы не девонширская сага, не знаю, насколько бы к ним прикипел. У болот изумительный цвет: зелёный, медитативный летом и мечтательно-рыжий осенью. 3) писать озорные песни Мой любимый способ сказать авторам и пожирателям канона: "Не так всё было, господа!"
А вот чего я не умею:
1) кататься на коньках. То есть, конечно, были коньки, даже с ботинками, но сейчас я не встану на них даже ради спасения от целой роты Лестрейдов. 2) варить суп. Потому что не люблю его. 3) сразу вставать с постели. Да, сначала об угол дивана точит когти моя живность, потом звонит будильник, но даже после этого меня тянет ещё полежать.
Фраза, спору нет, великая, но доказательства тоже душу греют. Особенно когда сам их находишь. А тем более - где не ожидал. В эндцатый раз включаю свою любимую экранизацию - и только тут заметил тако-ое... (Болотный дайвинг - узаконенный вид спорта, сейчас не о нём).
Все помнят кадр с трясиной после погружения дайвера (т.е. вашего меня)? Так вот, они - учли - это!
Я теперь без тошноты, наверно, ещё год в поезд не сяду. Что весьма неразумно, потому что я уже начинаю скучать по морю, а к нему везёт поезд. А за окном дождь и темно, как в самой тёмной и мрачной экранизации.
С утра вид из окна осеняет старый добрый гримпенский туман. Работаю на кухне - там светлее. (Вопрос: какого болотного чёрта я работаю в официальный выходной? А время не ждёт, и болотный чёрт, насколько я знаю, тоже). Под левой рукой дислоцируется искушение под названием "печенье", с которым я борюсь посредством уничтожения на корню. За спиной варится в кастрюле суп. Кастрюля шипит по-стокморенски, я подскакиваю и оборачиваюсь. А где у меня эти немецкие раздвижные двери из перевода... сказал бы, да тут леди.
- Ах ты Боська, моя красотка, Кого пугаешь, не понимаешь? - Я пугаю, всё понимаю, Сэра Чарльза я пугаю. Уууу - сэра Чарльза!
- Ах ты Боська, моя красотка, Кого валяешь, не понимаешь? - Я валяю, всё понимаю, В шубе Селдена валяю. Гав-гав-гав - Селден в шубе, Уууу - сэра Чарльза!
- Ах ты Боська, моя красотка, Кого кусаешь, не понимаешь? - Я кусаю, всё понимаю, Сэра Генри я кусаю. Хряп - сэра Генри, Гав-гав-гав - Селден в шубе, Уууу - сэра Чарльза!
- Ах ты Боська, моя красотка, Кого гоняешь, не понимаешь? - Я гоняю, всё понимаю, Шерлок Холмса отгоняю. Ррр - Шерлок Холмса, Хряп - сэра Генри, Гав-гав-гав - Селден в шубе, Уууу - сэра Чарльза! Вот тебе, хозяин, замок!
Я в этой хижине одна Ложилась на пол и смотрела На чёрный угол валуна, Где свечка Селдена горела. Я приходила, и ждала, И выла, и трепала свитер... И из каких я снов взяла, Что наяву усну я сытой?
Джек приходил внезапно, вдруг, Как чьё-то тёплое дыханье, Началом всех земных разлук Казалось каждое прощанье. Под потолком висел башмак - Уже почти не пах он сэром, И не было других собак, И было мокро свыше меры...
И всё не так, и всё не то - То сэр чужой, то я чужая... Чтоб не обжечься на пальто, От двери к двери провожаю. Он жив. И я пока жива. И Ватсон чиркает в тетради. А Джек со мною на пол сядет И будет говорить слова...
Оставим сыщикам башмак, Жестянку, ну и, может, свитер И в Коста-Рике позабытой Поищем призрачных собак...
Встреча натуралиста Стэплтона и художника Лайонса состоялась на подчёркнуто нейтральной территории. Что Меррипит-хаус и Кумб-Треси – места для скандалов малоподходящие, было ясно обоим, но и на открытом воздухе скандалить тоже нужно умеючи. Зря, что ли, большая часть торфяных болот просматривается в подзорную трубу Френкленда? Хорошо ещё, что участок дороги между почтовой конторой и Гримпенской трясиной выпадал из поля зрения сутяжного агрегата. Но бережёного Хьюг бережёт, так что на всякий пожарный случай оба джентльмена держались подчёркнуто вежливо, основные надежды возлагая на подтекст. - Добрый день, мистер Лайонс, - медовым голосом поздоровался Стэплтон, снимая шляпу. – Что ж вы один ходите? Тут места, знаете ли, опасные… (В глазах его весьма ясно читалось: «В трясине я таких видал…»). - Да знаете, - в тон ему ответил художник, приподнимая берет, - в Кумб-Треси тоже иногда всякое случается… («Только попадись мне с Лорой – уши бы оборвал!» - послали его глаза не менее красноречивый подтекст). - Ну, сравнили, - чуть-чуть, для проформы, обиделся энтомолог за свою трясинную епархию, - у нас ведь, между прочим, силы зла шастают. («Искать вас гарантированно не будут, так что…») - Это какие же такие силы зла? – взъерошился Лайонс. («Не пугай, пуганые!») - Да хотя бы собака Баскервилей, - преувеличенно безмятежно поведал Стэплтон. - Неужто не слышали? Огромная такая собака, в темноте светится и воет. И голодная, говорят… - Светится, говорите? – в этот момент в Лайонсе заговорил художник, бесцеремонно пхнув (в том же Лайонсе) ревнивого мужа в рёбра. – Чёрт побери, интересная у вас достопримечательность! Так бы и нарисовал! - Ой ли? – совершенно искренне, без всяких подтекстов засомневался Стэплтон. – А карандаш из рук со страху не выскочит? - Хотите пари? – засверкал глазами художник. - Извольте! – пожал плечами Стэплтон. (Внутренний голос смущённо подсказывал, что это было бы по определению нечестное пари, но натуралист быстро напомнил ему, что Лайонс, в конце концов, сам нарвался). – На что спорим, на бутылку виски? - Ещё чего! – Лайонс понимал, что ему в любом случае нечего терять, и пустился во все тяжкие. – Спорим на мою Лору! В буквальном смысле: если я завтра представлю вам готовый портрет этой вашей Собаки Догвилля или как вы там выразились… - Баскервилей, - любезно поправил Джек. - Неважно. Одним словом – я рисую вашего болотного волкодава, и вы тут же оставляете в покое мою жену. Согласны? - А если нет? - Что – нет? - Не нарисуете. - Тогда чёрт с вами, - буркнул Лайонс. – Но имейте в виду, мистер Стэплтон – я писал этюды после четырёх бутылок бренди и выиграл стипендию Фортескью! Так что, - ухмыльнулся он, - это будет не совсем честное пари. - Я в этом не сомневаюсь, - промурлыкал энтомолог, снова ненавязчиво пуская в ход подтекст. Но Лайонс был настолько увлечён предвкушением победы, что не уловил его.
Вернувшись в гостиницу, где он временно обретался, Лайонс тут же принялся собирать всё необходимое. Он уложил альбом, кисти и произвёл ревизию в ящике с красками. Итог его не удовлетворил – в наборе не было одной-единственной нужной ему краски, а именно светящейся. Но не таковский был Лайонс, чтобы из-за какого-то жалкого тюбика сдаваться без боя. Он выгреб из карманов последние деньги, твёрдо решив за гостиницу не платить (было бы за что!), и двинулся на поиски магазинов соответствующего профиля. Однако по пути ему вдруг вспомнилось, что в Гримпене и Кумб-Треси красками отродясь не торговали и именно по этой причине он от нечего делать оказался связан узами брака. Как раз в этот момент наш служитель муз проходил мимо Меррипит-хауса, где на крылечке в расстроенных чувствах сидела Бэрил. Её брат (он же муж) ни с того ни с сего вооружился шлейкой и двинул на Гримпенскую трясину, наказав ей по обыкновению «сидеть дома и помалкивать насчёт орхидей», что, разумеется, повергло уроженку Коста-Рики в немалое беспокойство. В тот момент, когда появился Лайонс, она уже собиралась махнуть рукой на всё и бежать в Баскервиль-холл с рекомендацией перейти на осадное положение. - Добрый вечер, мисс, - галантно поздоровался художник, сдёрнув с уха берет. – Не найдётся ли в вашем гостеприимном доме капельки светящейся краски? По-хорошему, Бэрил следовало бы помалкивать, но в свете последних событий Лайонс воспринимался не как свидетель, который вот-вот побежит к Шерлоку Холмсу, а скорее как товарищ по несчастью. - Сейчас посмотрю, - пообещала она не без злорадства и побежала в собачий сарай. Ей, а заодно и Лайонсу, повезло – в углу ещё стояла консервная банка с остатками фосфора на донышке. - Вот спасибо, - обрадовался художник, сунул банку в карман и зашагал к ближайшему пабу. После вещественной подготовки предстояла не менее важная – моральная. Будь, он, впрочем, понаблюдательнее, то спросил бы себя, куда исчез из кармана его любимый карандаш – синий с одного конца и красный с другого… Бэрил же, проводив Лайонса, не стала сидеть на месте. Её осенила не менее жуткая мысль – что, если художник тоже участвует в раскраске баскервильской собаки? Времени клеить письмо у неё не было (как, впрочем, и «Таймса» с клеем), поэтому наша леди, не теряя ни минуты, помчалась на болота в надежде найти Шерлока Холмса или, на худой конец, доктора Ватсона.
Таким образом, к наступлению темноты все жители торфяных болот были в боевой готовности. Холмс и Ватсон отбили на всякий пожарный телеграмму Лестрейду, а сами, так его и не дождавшись, залегли под гранитным столбом. Доктор Мортимер завязал себе узелок на память, правда, всю ночь не мог вспомнить, зачем. Френкленд занял наблюдательную позицию на крыше, вооружённый горячим чайником и Уложением о наказаниях. Исключение составляли сэр Генри, слишком занятый взломом мини-бара, чтобы заметить, что Бэрримор с женой тщательно забаррикадировали его снаружи, а также Лора Лайонс, которая и вовсе не подозревала, какая борьба за права на неё разыграется в эту ночь. Стэплтон, провозившись с росписью Собаки дольше обычного, вывел её из сарая с тем расчётом, чтобы ровно в десять часов вечера быть на месте. (Видите ли, многолетний опыт убедил его, что в это время фосфор производит наиболее сногсшибательный и наследствогарантирующий эффект). Собака была изрядно удивлена, что вместо чёрного ботинка хозяин с хитрой улыбкой дал ей понюхать карандаш, синий с одного конца и красный с другого. Вдобавок пахло от него кем-то, явно не принадлежавшим к роду Баскервилей. Однако вопросов задавать не стала и по команде «Фас!» скакнула в туман.
Тем временем художник Лайонс с комфортом разместился на холме, вежливо попросив оттуда часового, и водрузил на его место мольберт. Минут пять он выжидающе постоял с палитрой в одной руке и кистью в другой. Но проклятье болот материализоваться не спешило, и художник высвободил одну руку, с тем чтобы занять её фляжкой с грогом. Настроение сразу поднялось, и вместе с содержимым фляжки в Лайонса, приятно грея душу, перетекала уверенность в победе. В тот момент, когда часы с кукушкой в доме Френкленда ехидно прокуковали десять раз, а содержимое фляжки, как и терпение служителя муз, иссякло, из тумана вдруг послышался мерный топот и глухое хищное сопение. Лайонс заволновался и спешно обмакнул кисть в чёрную краску. Правда, он тут же пожалел об этом и сунул её в жестянку с фосфором, ибо на тропинку со скоростью полицейского парового катера (если бы он мог передвигаться по суше) вылетела, рассыпая синеватые искры, фосфоресцирующая собака высотой чуть ли не с обеденный стол. Лайонс во всю ширь распахнул глаза и живо зашуровал кистью. Собака, привыкшая к тому, что обладатели запаха, который обычно издавали принесённые хозяином игрушки, пускаются наутёк с воплями, остановилась и удивлённо покрутила мордой. - Вот! – обрадовался сияющий Лайонс. – Вот так и оставайся, я тебя сейчас и нарисую… Но тут собака заметила, что жертва, хоть и не собирается убегать, шуршит и постукивает чем-то заманчивым, и решила поближе посмотреть, чем именно. - Ну, ты куда?! – взвыл разочарованный Лайонс. – Такое было композиционное решение! Сидеть! Я кому говорю, сидеть, животное! Однако на изнывающую от любопытства собаку это не произвело эффекта. Она неотвратимо приближалась к мольберту. В тот момент, когда между ними осталось каких-то полтора собачьих прыжочка, нервы у художника сдали, и он, схватив мольберт и краски в охапку, скатился с холма вниз. Собака, чрезвычайно обрадованная тем, что новая игрушка бегает не хуже прежних, рванула в погоню. Лайонс пискнул, отшвырнул мольберт и припустил куда глаза глядят с альбомом в одной руке и кистью в другой. «Влип! – отчётливо подумалось ему. – Не видать мне Лоры, как своих ушей!» Но тут в творческом джентльмене взыграло оскорблённое самолюбие. Слыханное дело – проиграть пари болотному ботанику из-за какого-то настырного четвероногого привидения? Честь бывшего соискателя стипендии Фортескью (после четырёх бутылок бренди!) не позволяла сдаваться без боя. - Чёрта с два! – крикнул он топочущей вдогонку псине. – Я тебя всё равно нарисую! – И, то и дело оборачиваясь на бегу через плечо, принялся набрасывать в альбоме светящийся силуэт. Однако, как ни быстро возникал на альбомном листе новаторский шедевр, расстояние между его создателем и хвостатой натурщицей сокращалось ещё быстрее. В самый ответственный момент челюсти собаки сомкнулись на блузе Лайонса. Нечеловечески изящная линия хвоста превратилась в некую постмодернистскую загогулину. Болота огласились отчаянным воплем. Художник рванулся, оставив полу блузы в мастифьих зубах, и с разгону взлетел на гранитный столб. Собака разочарованно заметалась вокруг. - Что, съела? – переводя дух, хихикнул Лайонс. – Сиди теперь, сиди, я ещё тебя не дорисовал… Он поудобнее устроился на верхушке столба, а собака села внизу и огорчённо заскулила. Холмс и Ватсон в своём укрытии с удивлением наблюдали за этой сценой. - А вы уверены, что это не сэр Генри? – в четвёртый или пятый раз спросил Ватсон. - Сами посудите, - пробурчал Холмс, попыхивая трубкой, - разве сэр Генри когда-нибудь носил берет или рисовал по ночам этюды? - Первый раз слышу, - признался доктор. – А что же нам тогда делать? - А вот не скажу, - злорадно отозвался Холмс. – Вы же считаете, что я ничего не смыслю в вопросах современной живописи…
На рассвете к гранитному столбу, небрежно помахивая сачком, приблизился Стэплтон. Его взору предстала умилительная картина: наверху на столбе сидел съёжившийся от холода Лайонс, а внизу разместилась торжествующая собака. - А я вас предупреждал, - пропел натуралист, снимая шляпу перед соперником. - Я вас тоже предупреждал! – хлюпая носом, провозгласил художник и помахал в воздухе альбомом. – Что, разве не похоже? - Ну-ка, покажите! – потребовал Стэплтон. Лайонс пораскинул мозгами, потом вырвал из альбома лист с рисунком, сложил из него бумажного голубя и спустил прямо в руки энтомологу. По мере того, как тот разворачивал голубя, его брови медленно и неуклонно ползли вверх. - Видали? – торжествовал Лайонс. – Только попробуйте ещё сунуться в Кумб-Треси! Но тут собака, до этого момента невозмутимо наблюдавшая за происходящим, вперевалочку подошла к хозяину, ухватила зубами листок и ничтоже сумняшеся съела его. - Это нечестно! – заверещал Лайонс. – Вы её подговорили! - Когда я, по-вашему, успел? – парировал Стэплтон. – Так что, прошу прощения – ваш выигрыш недействителен. Пойду, пожалуй, расскажу об этом миссис Лайонс… Он свистнул Собаку и направился в сторону Кумб-Треси. Лайонс проводил его тоскливым взглядом. Потом воздел руки к небу, уронив при этом коробку с красками, и сакраментально возопил: - Надо было поспорить на бутылку виски!
А мы с Бэрил за неимением Баскервиль-Холла обновляем интерьер нашей кухни. И теперь у нас солонка с перечницей, подставка под зубочистки, банка для соли и салфетница - всё из керамики и в форме ушастых рыжих собак. Боська уже оценила.
Оказывается, и в университете есть свои дядюшки и пасторы. И я рад, что принадлежу к последним. Из какого-то кабинета в университете вытащили всю обстановку. Мебель растащили (дефицит - он и в Англии дефицит), а цветы просто-напросто выбросили в коридор. В результате я вместе с неравнодушными коллегами стал обладателем нескольких симпатичных суккулентов, названия которых не знаю, потому что и в Коста-Рике не утруждал себя их запоминанием. Завтра Бэрил их пересадит.